Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

О, сколько их прошло доселе
По тайным камерам земли.
Мильоны Гамлетов, Офелий,
Мильоны Макбетов прошли.

То кровью, мясом человечьим
Земная вспенивалась зыбь.
Чудак-эфир увековечил
На коже ночи эту сыпь.

Горят и валятся кусками,
И кто-то в мире одинок,
И не лежит на месте камень,
И льется молнии клинок.

И туши зорь, и месяц карий,
И звезд голье, и гниль болот,
И многие иные твари –
На колбасу стихов идет.

Хвалить не буду и не скрою.
Глядите все, но бездной глаз.
Страница с лапчатой строфою,
Как снег и елка, напоказ.

Но мир, и близкий, и далекий,
Как вечности вечерний свет,
Сквозит за сумеречной пленкой
И бьется крыльями планет.

И молоком Изиды брызжет,
Путей миров сквозит фатой,
И в травах на рассвете рыжем
Росою светит золотой.

Глотайте же напиток звездный,
И зелье зорь, и хмель болот…
За то, что всё в тоске морозной
На колбасу стихов пошло.

Церквушек мертвенных грибы
У пней громад еще бледнеют.
А шелест города забыл
Святого рабства ахинею.

Как бред, забыл давным-давно.
И главы дождиком измызгал.
И женщины ползут из нор
По веткам рук мужских для визга.

Не верят звезды и плюют
В земную черную икону…
Кто ведал стыд, вкушать уют
И в бурю бурных струн не тронуть?

Кто счастье счастья испытал
На золоте молчанья ложном?..
В покоях мира простота,
Но вскрыть ее довольно сложно.

Нищий бледный и безногий
Вырос на краю дороги.
Он просил, что было сил,
У прохожих есть просил.

Проходили, только мимо,
До конца неумолимо.
Не осмелился никто
Вынуть грошик из пальто.

Кто, по совести, из лени,
Кто, по нраву убеждений,
Кто, по бедности своей,
Кто и, глядя на людей.

Было холодно, и нищий,
Пару дней не зная пищи,
На дорогу вдруг упал.
И со всех сторон толпа.

Умереть ему не дали.
За водою побежали,
За извозчиком пошли
И в больницу отвезли.

Скоро выписан безногий.
И опять у той дороги
Он с протянутой рукой.
В мире есть закон такой.

Осужденный если болен,
Должен выздраветь сперва,
Чтоб потом в рассветном поле
Откатилась голова.

И труд имеет героинь.
И вот одна, одна из многих.
Звонок, бывало: динь-динь-динь.
А кто по лестницам, как утка, ноги?

А кто родильницу таскал,
Как тяжкую царицу, в кресле?
И кто не знал, что есть тоска,
Что боги никакие не воскресли.

Десятки лет одно и то ж.
Тяжелый труд и труд убогий,
Но знающий борьбу и дрожь…
И вот одна, одна из многих.

По трубам улиц, будто пар,
В цилиндры площадей толпа…
О, города, планет моторы,
В который раз ваш гром, в который?

Крылами зорь кровавых хлопать
Не устают земли бока.
Мычит белейшая Европа
От соку нового быка.

Как вымя – Азия… Нальются
Все полуострова-сосцы.
Забарабанит революция
По дну миров во все концы…

Из пустынь их звал, заучивал
Их пророчества народ…
Ходит маятник задумчивый
По каморке взад-вперед.

Зубрит истину великую,
Множит времени круги.
По ночам столетий тикают
Птичьи тонкие шаги.

Это бродит человечество
На ходулях тонких грез,
Чтоб вдохнуть холодный вечер свой,
Чтобы камнем мозг замерз.

Ледяной дворец ступенями
Измерений всех горит.
На четвертой тело времени.
Мы ж прошли лишь первых три.

Эх, добраться б до последней мне,
Встать во весь певучий рост…
Звезды, помните о Ленине, –
Крикнуть камарильям звезд.

Как пепел старый мир рассеян.
Не феникс там в Париже – гусь.
СССРом в даль Рассея,
Святая в трудовую Русь.

Волчицею легла в Европе
С волчатами под животом.
Народы спящие торопит,
Кидает в папу Маркса том.

И сургучовой старой кровью
Встает заря из катакомб.
Последний час средневековью.
Растаял крест в багряный ромб.

В толпе качались, плыли конные…
Костров тянулся дым густой…
Вперед, – вот все толпы законы,
Слепец, кто ей прикажет: стой.

Оркестр заката – похоронно…
Качались птицы. Пушек стон…
Во Франции – с Наполеоном,
В Китае – с Буддой и Христом.

Остановился поезд где-то.
Труд – паузу на 5 минут…
Лишь вечно пьяная планета
Металась в солнечном плену.

Смотрите, гроба шестигранник
Кристаллом алым… Вот рубин!
Чьих глаз до слез он не изранил,
Тому он сердце отрубил.

У женщин и детей ручьями
Белейшая из кровей… Там
На Красной рыли. В мерзлой яме
Плевался искрами металл.

Для динамитового тела
Покой готовил динамит.
Последний, острый, пожелтелый
Осенний профиль нас томит.

О, человечество, – из воску
Твое чело и крылья скул.
В зубах звезду, как папироску,
Ты тянешь кольцами тоску.

Глазища кокаином маслишь…
Взлететь и падать – нипочем.
За все тысячелетья раз лишь
Ты улыбнулось Ильичом.

В белых залах страниц
В тишине на бумагу
Стяги строф падут ниц,
Крепом траура лягут…

У страниц колоннады
Будет очередь слов…
С Аргентины, с Канады,
С островов занесло.

И старухи, и дети.
На верблюдах цветы…
Оттого, что на свете
Всех безумней был ты.

Один всю жизнь искал опоры,
Чтоб двинуть с места шар земли.
Мечты коньками золотыми
Изрыли мозг и не нашли.

Другой с цепями жадно спорил,
Зубами ржавый грыз чугун…
Кто верил, что грозой подымет
Немые табуны лачуг?

И перегрыз он наконец-то.
И шар земли перевернул.
И для столетий, для концерта
Зарю он тронул, как струну.

Ключ пенный брагою сыченой
Пробился звучно из меня.
И облак рыхлые драчены
На голубом подносе дня.

И снег и ниже, и дряхлее,
Коричневеет как-нибудь.
Уж кто-то бродит по аллее,
Проветривая мартом грудь.

Кто песен там, как хлеба, просит?
Не я ли тот, кто просит их?
Да будет здесь на том вопросе,
Как на крюке, повешен стих.

Люблю я рифм родных обозы,
Люблю певучесть их колес.
Пусть будут хоть просты, как розы,
Но чтобы ветер их принес.

По пухлой беленькой равнине,
Лишь только снежной от цветов,
Люблю, когда их ветер двинет,
Их звон, и стар, и всё же нов.

Легла заря женою юлой,
И вечер лег с женою спать.
Лишь вас я не люблю, глаголы.
Ох, скучно в рифму вас впрягать.