Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Звезд дырявый купол.
Ветер наш не глуп,
Он луну закутал
В облачный тулуп.

Ночь он с ней несется,
Нежит ей плечо,
Любит больше солнца,
Любит горячо.

Снежный лоб поэта
Чует ту любовь,
Мостиком над Летой
Перекинул бровь.

Рифма ловит мысли
На крючок стальной,
Звездами повисли,
Блещут чешуей.

Еще луны турецкий крендель
На желтой вывеске зари.
И вечер молится легенде
И звоном древним говорит.

И мрак злачеными перстами
Арене знак дает: добей.
А для Астарты новой в храме
Священных кормят голубей.

И елки строф, что заблестели
И снег бумаги золотят,
Горят от млечной канители,
От вечных звезд, чей вечен яд.

Еще златятся купола.
Трехпалый крест в груди лазури.
То вера мышцы налила
И окна узенькие щурит.

На переулок загляните,
Когтями старые кресты
Уж тянут золотые нити
Из брюха новой высоты.

Вчера я видел, как профессор
Колена пред младенцем гнул.
А в небе звезд мерцала месса,
И месяц плыл на их разгул.

Люблю, когда дома распустят
По крышам снега лепестки,
И площадь, многих улиц устье,
В метель похожа так на скит.

Святей укутаны монашек
Ночные бабочки твои.
А ветер капюшоном машет,
И тащат пленников трамваи.

У банка нищий бога просит
Прохожим жизни сохранить.
Гадает ночь на звездном просе
И млечную роняет нить.

Покраснев, как бы стыдясь кого,
Роща долго раздевалася,
Трепеща ветвями, ласково
С каждым листиком прощалася.

А когда совсем разделася,
На нагую ветер кинулся,
Целовать ее осмелился,
По вершинам шумно двинулся.

Роща гневалась и женственно
Из объятий вырывалася.
Как пришла зима торжественно,
Как морозом засмеялася.

Перестала роща гневаться,
В бриллиантах задрожала вся.
В море пенном словно девица,
В ярком воздухе купалася.

А весной она услышала,
Как проснулись руки сельские,
Как для жизни радость вышила
Колокольчики апрельские.

И дождем она умылася,
Солнцем мягким вытиралася,
Шелком зелени покрылася,
Тучкам белым улыбалася.

Топнув сумраком по месяцу,
Звездных снов взметнула лестницу.
Тишину зарей завесила,
Соловьем заржала весело.

Брожу по каменной дубраве,
По каменным тропам брожу.
Мной леший вдохновенья правит
И в спину запустил вожжу.

Кишит толпа. Так в бездне некой
Породы рыбные кишат.
А я покойнее Сенеки,
Покоем пьян мой каждый шаг.

Я не лечу смешно к трамваю,
Не проклинаю, где бывал.
Как незабудки, лишь срываю
На клумбах каменных слова.

Приду домой и есть не буду,
Упьюсь любимой тишиной.
Поэт привык к иному блюду.
И пусть смеются надо мной.

Есть сад волшебный голубиный,
И близкий, и далекий сад.
Там не пьеро, не коломбины,
А птицы вещие кричат.

От их чарующего крика
Алеют яблоки ветвей.
Садовник бледный, посмотри-ка
На щечки зрелые живей.

И за собою в сад любимый
Народ алеющий тяни,
Чтоб мертвецов свалились гримы,
Чтоб глаз живых зажглись огни.

У радуг, там за красным краем
Есть инфракрасные лучи.
Мы их не видим, ощущаем,
Их свет в рассвете опочил.

И голубиный сизый вечер
Застыл в саду волшебном том,
Ему укрыться больше нечем,
Как лунным тонким полотном.

Заря с луною косолапой
Иль в кучу женщины лежат
Пред улыбающимся папой,
Пред Александром Борджиа.

В святую ночь пришел согреться,
Познать, как мед луны печет.
Белей, чем спящая Лукреция,
Ее округлое плечо.

Разбил он вдребезги тиару,
Рассеял звездами в ночи.
И, зори тел сжимая яро,
В раю земном он опочил.

И где-то ангелы в костелах
Из верхних окон два столпа,
И не один в сединах олух
Перед младенцем ниц упал.

Как опахало, над тобою,
Как пальма вечности, вопрос.
Куда уйти, какому бою
Отдать стихов последний гросс?

А тут в холодные страницы,
В евангелье земли запрут
Тот ландыш тела, что боится
В душистый превратиться труп.

Куда уйти? Есть две дороги,
Есть два пути в лесу сыром.
Из них любой – смешной и строгий.
Их два: револьвер и перо.

Закатной медью в купол вечер,
И звездный звон кругом журчит.
Миры далекие на вече,
Мечами звякают лучи.

А там в пучину мглы и света,
Где корабли веков горят,
Систем Христа и Магомета
Земля метнула якоря.

И медь заката звоном машет
И звенья рвет чистейших звезд.
И ночь смерчом с лиловых башен
И в пену лунную зовет.

С тобою смело на Парнас
И на Олимп взойду с тобою.
Не ждали там в лазури нас,
И не готовы стрелы к бою.

Мы там амврозию возьмем
У Зевса, спящего так бодро,
И вниз в ближайший детский дом
Полным-полнехонькие ведра.

Но золотой нектар до дна
Мы сами вылижем дорогой,
И древней выси тишина
Заглянет в душу синью строгой.

И в лунный съежится клубок,
И чешуей сверкнет змеиной,
И север, запад, юг, восток
Затянет млечной паутиной.

И мы узнаем, что за грусть,
Как лебедь, плачет в буйной силе,
Что жизнь тиха, как степь, как Русь,
Для тех, кто вечности вкусили.

Есть минерал такой онихий,
Его я сроду не видал.
Но говорят, он бледный, тихий,
С зеленой грустью минерал.

Он лечит сердце от тревоги,
На пену снежную любви
Кладет покой, как вечер, строгий
И льет в глаза глаза свои.

На дне витрин ищу его я,
В аллеях улиц, как в саду.
А кровь, как Терек… Нет покоя…
Но грянет миг, и я найду.

Молящих женских рук стебли
Ломились нивой, бурей рванной,
И по меже, где полегли,
Полунагая Монна Ванна

Шла с гордостью и не без зла
В одном плаще в огнистый лагерь,
И в ночь горючую в отваге
Она еще южнее жгла.

Вителли морщился сначала,
Но вскоре он нашел уют
И выпил всю до дна бокала,
Как итальянок только пьют.

Ветер выл, на осень лаял,
Сад чахоточно дышал.
Тишина – машина злая:
Молоточками в ушах.

Осень листики жевала
Золотым ленивым ртом,
За верхи взялась сначала,
За низы взялась потом.

Торговался день упрямо
С рыжим мраком-палачом.
Я с тоской гулял, как с дамой,
Мне луной ее плечо.