Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Опять златое оперенье
У веточек в лесу гнилом,
И яхту солнца снова кренит
Волны лазоревой излом.

Дым стаи тянется крикливо,
Везут назад веселый гам.
К утесам южного залива,
К зеленым вечно берегам.

Что будем делать мы с тобою,
Куда с тобой грустить уйду?
Метели воины завоют
У нас под окнами в саду.

У них лучей полны колчаны,
Синеют лихо башлыки,
И вечер, славой их венчанный,
Из грусти, сини и тоски.

Что за счастье, что за притча, –
Не ненастье, а гроза.
На лице тревога птичья,
Пасти синие – глаза.

Кто-то молотом, серпами
В золотых висках звенит,
Как колосья, вяжет память
Ночи злачные и дни.

Молотит и в миги мелет,
Звезды на заре печет…
Это мучает похмельем
Ангельский творенья черт.

Ночь сквозную напролет
Звезд радение идет.
Свищут, хлыщут, счастья ищут.
Машут, пляшут, небо пашут.

В парке синем в эту ночь
С чьим-то сыном чья-то дочь.
Громче шепчет, нежит крепче.
Жмется ближе, плечи лижет.

А она, как жемчуг, смех.
Смех хмельней и звонче всех,
Всех мелодий, что заводит
Час вечерний в той таверне.

Ночь длинна, как млечный путь.
И до утра как-нибудь
Он владеет, он радеет,
Льется весь он в кладезь песен.

Как серебро, протяжный вызвон.
Луна тарелкой со стола.
И знаком звездным евнух вызван,
И без одежды ночь вошла.

И белой молнией на ложе.
Властитель Ксеркс не любит ждать.
И губы пьет, и плечи гложет,
И там, где поцелуй, звезда.

И до зари он будет рыться,
До поту с царственного лба.
А утром: «Как тебя, царица?»
И так: «Эсфирь, твоя раба».

И век двадцатый будет то же,
Что век шестнадцатый сейчас.
Убьют последнего на ложе,
Последней яростью сочась.

И скажут: ну и были ночи,
А дни какие были там,
Зарею мазал люд рабочий
Свиные морды господам.

Вот этот замок был последний.
Здесь гости в праздничные дни
Душили горничных в передней,
А ночью залезали к ним.

А вот папирус. Он заплатан,
За то, что бегали стократ,
Пока подписывал за плату
На мышь похожий бюрократ.

Вы слышите, как часто дышит,
Как пышет тишина в ушах.
Но есть у тишины повыше,
Иная, пышная душа,

Вцепились в звезды руки-клещи,
Ворочают, и винт певуч,
И молний клавишами блещут
Лиловые рояли туч.

И проволокой черной воет
И ржет столбами телеграф,
И сталью звонкой за живое
Берет косарь безмолвье трав.

И в желтый плащ встает одетый
С горбатой пушкой дня восток.
И режут месяцем поэты
Колосья каменные строк.

Ну, ладно, пусть опять в аду.
Как отвратительную скверну,
Я бога вечного отвергну,
Но пред богиней ниц паду.

Моя безбожная рука,
Твои все пальцы затрясутся.
Такого смирного безумца
Еще не видели века.

Молитвы новые создам,
Опять напевные молитвы.
Слова, с каких старинных плит вы,
С каких могил, по чьим следам?

Не знаю. Сами. Не искал.
За то, что вечен я тобою,
Твоею бездной голубою
С лучистым мохом звездных скал.

Непрогляден, незаманчив
Над Москвой туман ночной.
Вон фонарь, как одуванчик,
Пух спустил по постовой.

Вон другой лишь до полуночи
В ореоле, как с икон.
Слышен в луже переулочной
Чей-то крепкий лексикон.

Как чудовище, извозчик:
Конь, колеса, облучок.
Хорошо б в сокольной роще
В этот час твое плечо.

Искусал б я и без дум бы
Говорил, что все миры
Не бездушные Колумбы,
А влюбленный дух открыл.

В четыре пальца у дорог
О грусти ветер рьяно свищет,
Последний кустик, что не сдох,
Берет за грудь, в карманах ищет.

Ощипал лес, поля остриг,
Листвою алой залил травы
И в шаль турецкую зари –
Кинжал он месяца кровавый.

Умчался в город в трубы выть,
Былым дразнить и дев, и старца.
Не жалко буйной головы,
Он в сброд метелей, чтоб скитаться.

Влетит к поэту… На столе
Среди страниц, как средь подушек,
Найдет, как милый гость, ночлег…
А в ночь хозяина придушит.

Зеваю я с протяжным криком,
Зевают звезды и поля
И эта песнь в апреле диком,
О, скука ранняя, твоя.

Нельзя скучать и плакать в мире.
Довольно, критики кричат.
Такой у зорь телесный вырез,
Сякой хмельной от яблонь чад.

А я безумец неисправный.
Найти не думая, искал.
Мне скажут: в звезды смотрят фавны…
О, скука смертная, тоска…

Себя нашел, себя я выгнал
На путь змеиный, столбовой.
Четыре пальца строк – сигнал,
И свистом ветер тянет в бой…

Не мог пройти я равнодушно,
Прожить покойником не мог.
За то, что в мире слишком скучно
Беречь сердечный свой комок.

И встал с ленивого матраца,
И в мир шумящий, в мир большой
С колчаном строф ушел я драться,
Ушел врагов хватать душой.

Как скучно, как скучно в Европе,
Забыла о славном быке.
Мир сказку античную пропил
В грязи золотой, в кабаке.

В поэтах обломки остались,
В музеях стеклянных висков.
И лица сковала усталость,
Бессилье пропащих веков.

Ползет черным облаком скука
Над лесом безлиственным труб.
Лазурь от закатов безрука,
Скребет ее крышами Крупп.

И снова, и снова, как сон ты,
С оркестрами солнца восток,
И в шинах златых горизонты,
И кузов планеты широк.

Еще зари не замер жар
Под пеплом облака седым,
А мрак по каплям набежал
Из синей дырочки звезды.

Сковал березки он, чей стан
Белейшим лыком страсти шит,
Уполз в лощины по кустам,
По голубым углам глуши.

В болотах там заклокотал,
Засеял звездное вино.
И где-то в синях высота
Зачатье солнца чует вновь.

Звездных звяка и бряцанья
Ночь полнехонька-полна.
Грозны мрака восклицанья,
Точат душеньку до дна.

На дорожку голубую
Выйдем, враг, товарищ, брат…
Я глаза твои раздую,
Расскажу про синий ад.

Пламя синенькое вскинут
Глаз зажженных фитили,
Вспомнят белую вершину,
Где их жены полегли.

Жены снежные, как вьюга,
Что в веках всего нежней,
Раскаленные подруги
Ледяных от скуки дней.

Струны млечные полночи
Щиплют звездные персты.
Тишина опять бормочет
Сказ старинный высоты.

Есть в нем счастье, радость есть в нем,
С грустью радости настой.
Никаким на свете песням
Не сразиться с грустью той.

Тщетно ссорятся поэты
Из-за женщины – строки.
Не загонит в час воспетый
Шар луны их черный кий.