Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

В воду шлепнулась лягушка
Тяжело.
Гонит золотую стружку
Гибкое весло.

Лиры медные уключин
Чуть скрипят.
На корме змеею скручен
Сохнущий канат.

Быстро крутятся воронки
За кормой.
Паутины провод тонкий
Вьется сам собой.

Отражая неба своды,
Спит река.
Опусти запястье в воду,
Прямо в облака,

Зачерпни немного неба
Ты в ладонь…
Этот день, — он был иль не был,
Но его не тронь!

Я без тебя и жить не помышляю.
Вот, говорят, на Марсе есть цветы.
Что ж из того? Быть может, есть, не знаю,
Но тех цветов ведь не касалась ты.

И если мне нельзя с тобой встречаться,
То, милая, хотел бы трогать я
Лишь то, чего порой могли касаться
Твои глаза, душа, рука твоя.

А если поселюсь я после смерти
На Марсе, там, в пространстве мировом,
То и тогда рука моя начертит
Твое лицо на камне неземном, —

И вот, — преобразится красный камень,
Ромашки вырастут, как на земле,
И станет Марсом шар земной, — над нами
Кружащийся и тающий во мгле.

Скале никак не свойственно дыханье,
И дереву не выразить себя,
Но есть, должно быть, друг мой, у тебя
Совсем особое очарованье:

Скала как будто спит, а между тем
Шершавый склон росой любви осыпан,
Летит, без ветра, с веток старой липы
Душистый рой воздушных диадем.

И эти лепестки, и эти росы
И кружатся, и вьются над тобой,
И осыпают влажной бирюзой
Извивы кос твоих темноволосых.

И где б ты ни прошла, каких камней,
Каких деревьев платьем ни коснулась, —
Глядишь — и вся природа встрепенулась
От ласки неожиданной твоей.

Дождь отшумел. Ты окна отворила.
Легла на мокрый гравий тень твоя,
И желтое сиянье окрылило
Ее совсем непрочные края.

Пахнуло из лесу прохладной прелью.
Вошла в распахнутый квадрат окна,
Без спросу, следом за ночной капелью,
И воцарилась в комнате весна.

Твоих, мой друг, одно иль два движенья,
И снова желтый гравий чист и пуст,
Лишь в глубине, в сиреневом цветеньи,
В душистых жемчугах, горящий куст.

Полынью теплой пахнут камни. Зной
Покинуть нас не хочет даже ночью.
Тень от большой луны крылом сорочьим
Шевелится на просеке пустой.

Не уследить полета черной мыши,
И лунный свет никак не сжать в руках;
Не облако, а серебристый прах
Над головою тусклый вихрь колышет.

Как смутно все! Как знойный ветер жгуч!
Каким глухим, неистовым смятеньем
Полна душа! Как с этой острой тенью
Слился почти такой же острый луч!

Как этот матовый кусок стекла
Морским прибоем ровно отшлифован!
Как счастлив я, как рад и как взволнован,
Что ты его среди камней нашла!

Закрой ладонь, как раковину. В ней,
Твоим живым дыханием согретый,
Он станет сгустком розового света,
Почти воздушным узелком лучей.

Я в раковину этих бедных строк
Вложил мое единственное слово.
Найди, найди его — ужели снова
Оно тебе, как прежде, невдомек.

Как приголубить, приручить,
Как совладать с твоею тенью?
Как мне ее не ушибить
Моим беспомощным волненьем?

Как маленький кусочек льда,
Чуть остудив ночные руки,
Она растает без следа
В белесом омуте разлуки.

И я весь день несу в себе,
Смущен моим дневным незнаньем, —
О нет, не память о тебе,
А только боль негодованья.

С моим простым и очевидным телом
Я вправе делать все, что я хочу:
Уйти из жизни очень поседелым
Иль сжечь его, как тонкую свечу.

А так как я люблю земли отраду
И ласточек, и ветер, и весну,
Господь меня из голубого сада
Не слишком скоро позовет ко сну.

И душу, мне одолженную Богом
На милый срок, пока я буду жить,
Я пронесу по всем земным дорогам
И постараюсь чистой возвратить.

Пускай она, насытясь щебетаньем
И воздухом, и солнцем, и тобой,
Останется живым воспоминаньем
Всей ясности и прелести земной.

Она еще кому-нибудь послужит,
И тот, далекий, кем не буду я,
В своей душе внезапно обнаружит
То, чем жила в веках душа моя.

Проехало большое колесо,
Чуть не коснувшись оболочки хрупкой.
Он замер — будто вовсе невесом, —
Не жук, а просто полая скорлупка.

Когда отъехал воз и поводырь,
Казавшийся тяжелым великаном,
Ушел, и стала вновь степная ширь
Щебечущим и звонким океаном,

Он лег на глянцевитое брюшко,
Из черного футляра вынул крылья,
Жужжа пустил завод и так легко
Забыл свое минутное бессилье!

Шагает рядом голубая тень,
Вкруг головы росистый нимб мерцает.
В канаву обвалившийся плетень
В репейниках лиловых утопает.

Вот, ласково шурша, навстречу мне
Огромный воз ползет с лохматым сеном,
И облачко в бессмертной вышине
Из тленного становится нетленным,

Вот ласточки серебряная грудь
Чуть не коснулась пыли придорожной…
Подумать только, что когда-нибудь
И я уйду… Нет, это невозможно!

На ветке, вытянутой, как рука,
Которая не встретила рукопожатья,
Которая качается слегка,
Слегка шурша сквозным, темно-зеленым платьем,

Повисли капельки, как бахрома,
Дрожащие, сияющие, неземные,
Как будто дождь, весенний аромат
Сгустив, преобразил в сережки золотые.

Набухнет капля и летит стремглав
Падучею звездой, внезапно исчезая
В бездонности дождем примятых трав,
А там за ней уже торопится другая,

Оторванная солнечным лучом,
Она сквозь луч, сквозь темно-желтый луч заката,
Едва мелькнет, и радужным огнем
Уже не капля та, а вся душа объята.

Стоит, подрагивая рыжей шерстью,
Большая лошадь. На ремне кузнец
Высоко подтянул раструб копыта,
И вот стальные челюсти клещей

Срывают старую подкову. Лошадь,
Продолговатый череп опустив,
Хвостом сгоняет мух, а подмастерье
Мехами раздувает черный горн.

Еще мгновение, и фейерверком
Взлетит огонь в широкотрубный мрак.
А там, в окне, закат высокий меркнет
И приближается большая ночь.

Последний луч заглянет на задворок,
Где воробьи купаются в пыли…
О, Господи! Как бесконечно дорог
Простому сердцу трудный быт земли!