Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Медлительно течет таинственная Сена.
Повисли над водой упругие мосты.
Бросают волны на глухие стены
Дрожащие, прозрачные цветы.

Упорный рыболов закинул очень ловко
Сверкнувшую огнем крученую лесу,
И вновь с невозмутимою сноровкой
Удилище он держит на весу.

Из-под моста с трудом, пыхтя трубой, как трубкой,
Шаланды вытащил большой буксирный жук.
Лохматый капитан в стеклянной рубке
Руля не смеет выпустить из рук.

Париж сегодня тих, как пьяница заправский:
Раскаянье его настойчиво гнетет.
Вот в этом доме жил Борис Поплавский,
И для меня он все еще живет.

Мы вышли вместе. Об руку рука —
Так со строкою связана строка,

Не только рифмою, не только тем,
Что всем понятно и доступно всем.

Взобрались фонари на черный мост,
И ночь во весь свой исполинский рост

Стояла, прислонясь к большой стене,
И Генрих спал на бронзовом коне.

Казался город горьким и простым,
Как будто он не может быть иным,

Как будто все, что видим, — так и есть:
Ночь, статуя и лужи плоской жесть,

И даже наша тень — двойной урод,
Застывший на панели у ворот.

Рассвет скользил по сваям длинной башни,
Ступая со ступеньки на ступень.
Он вытеснял с упорством день вчерашний,
Во мгле выкраивая новый день.

Рассвет был желт, желтей лимонной корки.
Он лезвием холодного луча
Раздвинул серых туч стальные створки
И окна жидким блеском отмечал.

Из-за угла Сосинский нам навстречу
Тащил портфель, как мученик грехи,
И голосом сказал он человечьим:
«Я Гингера в печать несу стихи».

Портфель под мышкой крепко был привинчен.
Ты отвернулся и пробормотал,
Как некий стих: «Сегодня умер Минчин,
Сегодня умер Минчин», ты сказал.

Мы скитались по пустым бульварам,
Башня уходила в синеву,
Нам платаны раздавали даром
Звонкую, горячую листву.

И один неосторожный листик
На моем улегся рукаве,
А другой, такой же золотистый,
Бабочкой растаял в синеве.

Ты с поклоном снял большую кепку,
С ним ты попрощался навсегда,
Руку сжал мне крепко, очень крепко,
Очень крепко, так, как никогда,

И сказал почти с каким-то стоном,
Точно обжигаясь на огне:
«Дико вскрикнет Черная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне».

…Дико вскрикнет… Ветер, снова черный ветер
Задувает фонари.
Снова окаймленный жестким полусветом
Вход в подземный мир горит.

Не метро и не подвал кофейни жалкой
Это желтый вход туда,
Где слепец, стуча по камням белой палкой,
Исчезает без следа.

Покрывают стены низких коридоров
Вверх и вниз, во все концы,
Мертвенным геометрическим узором
Ледяные изразцы.

И как окна в ад, во мгле афиш квадраты
Полыхают и горят.
Милый, где ты, неужели нет возврата,
Где ты, где ты, милый брат?

Зимой здесь был тетеревиный ток.
Снег излучал таинственное пламя.
Поддерживали звездный потолок
Вершины сосен белыми ветвями.

Луна глядела с дымной высоты
Расширенным и неподвижным оком,
Как, распушив широкие хвосты,
Токуют петухи в снегу глубоком.

И этот шум, похожий на прибой,
Рассыпав брызги в воздухе морозном,
Звучал в огромной тишине ночной
Неукротимо, яростно и грозно.

Весной сходили медленно снега.
Одну и ту же голубую ноту
Вызванивала влажная тайга,
Вокруг корней выдалбливая соты.

Уйдя под наст, незримые ручьи,
Как воробьи, звеня, перекликались,
И, щебеча, крылатые лучи
В темно-лиловых лужицах купались.

В свои права опять вступал апрель
С такою радостью, с таким волненьем,
Что даже ночью звонкая капель
Не прекращала голубого пенья.

Хохлатый дятел старую сосну
Выстукивал, как доктор, осторожно.
Лесную ласковую тишину
Он нарушал работою несложной.

Отчетливый, однообразный стук
Перекликался там, в ветвях сосновых,
С кукуканьем, и каждый новый звук
Казался тайным и прекрасным словом.

В болотце, там, где ряска зеленит
Узором тонким и замысловатым
Брусничных кочек зябкий малахит,
Заливисто кричали лягушата.

А осень, — осенью нельзя без слез
Ни петь, ни верить, ни молиться.
Гляди — на плечи влажные берез
Уже легла, сверкая, багряница.

Уже наполнился густой туман
Шуршанием чуть слышным перелета,
Уже покрыл расшитый доломан
Листвы почти безмолвное болото.

И каждый звук, и каждый всплеск
До сердца Божьего доходит —
Ему понятней, чем весенний блеск,
Осеннее смирение природы.

Все молятся они, — из года в год
Тетерева, капель, лягушки, дятел,
Все, все и даже пузыри болот,
Как могут, молятся Тебе, Создатель.

Куда как непонятны их слова,
Пернатые лесные восклицанья,
Смешные звуки, слышные едва,
Которым нет на языке названья.

Ложится изморозь на серый мох,
Опавший лист по краю серебрится.
Закрой глаза. Вздохни. Пусть этот вздох
С лесными звуками соединится.

Прошла гроза. Слабеют спазмы гула.
Редеет дождь. Еще — последний стон,
Последний блеск — гроза лесистый склон
Наотмашь молниею полоснула.

Сперва пожолк один случайный лист,
Потом другой. Взвился дымок спиральный,
И вот пошел кружиться, многожальный,
Вдоль по земле, драконий острый свист.

Коробится кора, изнемогая,
Пылает рыжей ведьмою сосна,
Предсмертной судорогой сведена,
Дугой согнулась ветвь еще живая.

Сквозь дым отточенное острие
То там, то здесь выбрасывает пламя.
Летают птицы черными кругами,
В беспамятстве к воде бежит зверье.

И лишь один огромный дуб, ожогов
И смерти не страшась, в дыму возник
И так стоит, как некий еретик,
В последний миг уверовавший в Бога.

Осенний вихрь им забавлялся вволю.
Теперь он спит в широкой колее.
Опушка. Осень. Под откосом — поле,
Пустое поле в темно-серой мгле.

Уходит день. Над этим миром бренным
Повис, как облако, вороний грай.
Чуть тронут рыжей ржавчиной и тленом
Листа надорванный, зубчатый край.

Покрыт откос нескошенной щетиной,
В траве змеится черный бурелом.
Еще вчера лесною балериной
Кружился лист в пространстве голубом.

Теперь он спит, и венчиком смертельным
Вокруг него жемчужный иней лег.
И медленно ползет туман бесцельный
В холодный и глубокий, в черный лог.