Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Стоит, подрагивая рыжей шерстью,
Большая лошадь. На ремне кузнец
Высоко подтянул раструб копыта,
И вот стальные челюсти клещей

Срывают старую подкову. Лошадь,
Продолговатый череп опустив,
Хвостом сгоняет мух, а подмастерье
Мехами раздувает черный горн.

Еще мгновение, и фейерверком
Взлетит огонь в широкотрубный мрак.
А там, в окне, закат высокий меркнет
И приближается большая ночь.

Последний луч заглянет на задворок,
Где воробьи купаются в пыли…
О, Господи! Как бесконечно дорог
Простому сердцу трудный быт земли!

Ты слышишь глухое
Вдали бормотанье —
Ночного прибоя
С землей — пререканье.

На плоские скалы,
Как волны тумана,
Ложатся устало
Слова океана:

«Что было, что будет,
Чем сердце горело,
Все скоро забудет
Ненужное тело.

И отдых беззвездный
Тебя успокоит,
Прохладною бездной
Навеки укроет».

Но сердцу дороже
Страданье земное,
Но сердце не может
Поверить покою.

Я жду, я тоскую,
Я морю не внемлю,
Ночную, родную,
Печальную землю

Я глажу рукою
С такою любовью,
Как будто одною
Мы связаны кровью.

Когда лиловеют вершины
И гаснут снега вдалеке,
И вечер по склону долины
Спускается к белой реке,

Когда на высоком откосе,
Как в зеркале, тает закат
И росы на рыжем покосе,
Как звуки, горят и звенят,

Когда на уступе высоком
Сквозь лапы еловых ветвей
Блестит деревеньки далекой
Созвездие зыбких огней, —

Душа поневоле трепещет,
И все же не справиться ей
С дыханьем угрюмым и вещим,
С убийственной жизнью своей.

Блаженны все те, кто не знает.
Ты слышишь — кузнечик звенит,
Летучая мышь пролетает,
И птица ночная кричит.

Вот ночь окно открыла и вошла,
И, обойдя всю комнату, присела
На стул в углу, и смотрит из угла,
И комната уже похолодела.

Как будто вырезан из жести взгляд, —
Не дрогнет он, сухой, упрямый, плоский.
О, до чего безжизненно блестят
При лампе стен обструганные доски!

Чернеет крепко вбитый в стену гвоздь,
Бросая тень — с непостижимой злостью,
Как будто тень — уже не тень, а трость
И ночь меня сейчас ударит тростью.

Вот если б вырвать эту трость из рук
И завизжать, завыть, накуролесить,
На этот гвоздь, на этот крепкий крюк,
Нет, не себя, а мой пиджак повесить!

Поздней осенью время гораздо слышнее:
В сучьях берез и дубов не оно ли шумит?
Солнце еще не зашло, но уже вечереет,
Облако в небе плывет, но оно уже спит.

Глухо стучит равномерный топор дровосека.
Вскорости, может быть, завтра начнутся дожди.
Может быть, завтра в лесу и в груди человека
Сердце уснет, и останется жизнь позади.

Падают листья — им велено осенью падать.
Жизнь уменьшается с каждым слетевшим листом.
Может быть, это последняя в мире отрада —
Время услышать, — кто знает, что будет потом.

В лесу редеют золотые звуки,
Их точит тусклой ржавчиной туман.
В такие дни подумай о разлуке,
Прислушайся — поет лесной орган.

Неполон звук, как будто укорочен, —
Его осенний стиснул холодок,
Как оболочка куколки, непрочен,
Не звук уже, не лист и не цветок.

Но в этом странном, тусклом шелестеньи,
Быть может, все-таки уловишь ты
Все то, что было солнцем, ветром, пеньем,
Что на землю слетало с высоты,

Все, что струилось знойным водопадом,
Что падало, сверкая и звеня,
И что теперь вот здесь, с тобою рядом,
Лежит сухою корочкой огня.

В изложине чуть слышен голосок
Бегущего ручья и пахнет сеном,
И мошкары прозрачный столб высок,
И скоро ночь наступит — непременно.

Уже косцы уходят по домам,
Поблескивают косы за плечами,
Стекая по натруженным плечам
К земле продолговатыми лучами.

Ты в скошенной волне травы найди
Чертополох — пушистый и лиловый,
В глаза, еще живые, погляди,
Как с другом, попрощайся с ним и снова

Прислушайся к журчанию ручья.
Встает туман, сливаясь с мраком ночи.
Погасли туч пурпурные края,
И стала жизнь — на день один — короче.

Уже в тени стволы берез и вязов,
И затянуло мглою круглый пруд,
Лишь на вершинах влажные топазы
Листвы осенней гаснут, но живут…

Еще! Непрочно краткое сиянье —
Ненадолго в воде отражены
Пронзительный кусочек мирозданья
И сломанная ветвь большой сосны.

А там, где тень легла бесповоротно
На плоский призрак водного стекла,
Обнажены широкие пустоты
И скал подводных длинные тела.

В зрачке пруда, расширенном и влажном,
Чуть отражаюсь я, а в глубине,
Меж гаснущими каплями пейзажа,
Живет все то, что недоступно мне.

Так ночью бабочка стучит в стекло —
Настойчиво и без разумной цели,
Так в штиль волны пологое крыло
Передвигает гальку еле-еле.

Так, всхлипнув, радужные пузыри
Всплывают на поверхности болота,
Так на пороге утренней зари
Стучат шаги или скрипят ворота.

И чуть шурша, и будто сам собой
Слетает лист, как желтый призрак звука…
Должно быть, я вот так же в мир чужой
Стучусь чуть уловимой тенью стука.

Когда душа от тела отстранится,
Она еще огромных сорок дней
Никак не может перейти границы
Ее трудами вспаханных полей.

Еще шуршащие овсы не сжаты,
Еще ржаная дышит полоса,
Еще на фоне желтого заката,
Как привидения, плывут леса…

А между тем, сквозь воск пустого тела,
Как дым пожара из щелей жилья,
Струится тлен, и прах окостенелый
Живет, — уже чужую жизнь тая.

Ей невдомек — бездомной невидимке —
Участнице работ, что кончен труд,
Что нет за нею больше недоимки,
Что без нее посеют и сожнут.

И сорок дней, огромных и бесстрастных,
Широких, как ворота в мир иной,
Ей суждено дышать простором ясным,
Всей невозвратной прелестью земной.

Где я кончаюсь? Там, куда рукой
Могу достать, хотя бы с напряженьем?
А как же мир, рожденный надо мной
И подо мной — моим воображеньем?

Иной звезды как будто вовсе нет:
Я выдумал ее, но призрак этот
Живее тех, чей темный полусвет
Не назовешь огнем, ни даже светом.

Что ж из того, что каждый палец мой
Заканчивает розоватый ноготь, —
Ведь я могу сквозь тесный мир земной
И вовсе неземное тоже трогать.

Не трудно спичкою зажечь свечу,
Я справиться могу с недомоганьем,
И в силах я, когда я захочу,
Любую вещь обрадовать дыханьем,

Одушевить ее, и вот, — спеша,
По-своему, по-птичьи защебечет
И мне ответит — вещая душа
На русский звук моей тяжелой речи.