Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза

И если ты станешь моей женой,
Все кумушки лопнут от злости.
То будет не жизнь, а праздник сплошной —
Подарки, театры и гости.

Ругай меня, бей — на все я готов,
Мы брань прекратим поцелуем.
Но если моих не похвалишь стихов,
Запомни: развод неминуем!

К твоей груди белоснежной
Я головою приник,
И тайно могу я подслушать,
Что в сердце твоем в этот миг.

Трубят голубые гусары,
В ворота въезжают толпой,
И завтра мою дорогую
Гусар уведет голубой.

Но это случится лишь завтра,
А нынче придешь ты ко мне,
И я в твоих объятьях
Блаженствовать буду вдвойне.

Трубят голубые гусары,
Прощаются с нами, трубя,
И вот я пришел, дорогая,
И розы принес для тебя.

Беда с военным народом, —
Устроили нам кутерьму!
Ты даже свое сердечко
Сдала на постой кой-кому.

Я и сам в былые годы
Перенес любви невзгоды,
Я и сам сгорал не раз;
Но дрова все дорожают —
Искры страсти угасают…
Ма foi![2] — и в добрый час.

Поняла?.. Отри же слезы;
Прогони смешные грезы
Вместе с глупою тоской;
Будь похожа на живую
И забудь любовь былую —
Ма foi! — хоть бы со мной.

Понимал я вас превратно,
Был для вас непостижим,
А теперь уж все понятно, —
Оба в мусоре лежим.

Кричат, негодуя, кастраты,
Что я не так пою.
Находят они грубоватой
И низменной песню мою.

Но вот они сами запели
На свой высокий лад,
Рассыпали чистые трели
Тончайших стеклянных рулад.

И, слушая вздохи печали,
Стенанья любовной тоски,
Девицы и дамы рыдали,
К щекам прижимая платки.

На бульварах Саламанки{16}
Воздух свежий, благовонный.
Там весной во мгле вечерней
Я гуляю с милой донной.

Стройный стан обвив рукою
И впивая нежный лепет,
Пальцем чувствую блаженным
Гордой груди томный трепет.

Но шумят в испуге липы,
И ручей внизу бормочет,
Словно чем-то злым и грустным
Отравить мне сердце хочет.

«Ах, синьора, чует сердце,
Исключен я буду скоро.{17}
По бульварам Саламанки
Не гулять уж нам, синьора».

Вот сосед мой дон Энрикес{18},
Саламанских дам губитель.
Только стенка отделяет
От меня его обитель.

Днем гуляет он, красоток
Обжигая гордым взглядом.
Вьется ус, бряцают шпоры,
И бегут собаки рядом.

Но в прохладный час вечерний
Он сидит, мечтая, дома,
И в руках его — гитара,
И в груди его — истома.

И как хватит он по струнам,
Как задаст им, бедным, жару!
Чтоб тебе холеру в брюхо
За твой голос и гитару!

Смерть — это ночь, прохладный сон,
А жизнь — тяжелый, душный день.
Но смерилось, дрема клонит,
Я долгим днем утомлен.

Я сплю — и липа шумит в вышине,
На липе соловей поет,
И песня исходит любовью, —
Я слушаю даже во сне.

В сад, ночной прохлады полный,
Дочь алькальда молча сходит.
В замке шум веселый пира,
Слышен трубный гул из окон.

«Как наскучили мне танцы,
Лести приторной восторги,
Эти рыцари, что Клару
Пышно сравнивают с солнцем!

Все померкло, чуть предстал он
В лунном свете предо мною —
Тот, чьей лютне я внимала
В полночь темную с балкона.

Как стоял он, горд и строен.
Как смотрел блестящим взором,
Благородно бледен ликом,
Светел, как святой Георгий!»

Так мечтала донна Клара,
Опустив глаза безмолвно.
Вдруг очнулась — перед нею
Тот прекрасный незнакомец.

Сладко ей бродить с любимым,
Сладко слушать пылкий шепот!
Ласков ветер шаловливый,
Точно в сказке, рдеют розы.

Точно в сказке, рдеют розы,
Дышат пламенем любовным.
«Что с тобой, моя подруга?
Как твои пылают щеки!»

«Комары кусают, милый!
Ночью нет от них покоя,
Комаров я ненавижу,
Как евреев длинноносых».

«Что нам комары, евреи!» —
Улыбаясь, рыцарь молвит.
Опадает цвет миндальный,
Будто льется дождь цветочный,

Будто льется дождь цветочный,
Ароматом полон воздух.
«Но скажи, моя подруга,
Хочешь быть моей до гроба?»

«Я твоя навеки, милый,
В том клянусь я сыном божьим,
Претерпевшим от коварства
Кровопийц — евреев злобных».

«Что нам божий сын, евреи!» —
Улыбаясь, рыцарь молвит.
Дремлют лилии, белея
В волнах света золотого.

В волнах света золотого
Грезят, глядя вверх, на звезды.
«Но скажи, моя подруга,
Твой правдив обет пред богом?»

«Милый, нет во мне обмана,
Как в моем роду высоком
Нет ни крови низких мавров,
Ни еврейской грязной крови».

«Брось ты мавров и евреев!» —
Улыбаясь, рыцарь молвит
И уводит дочь алькальда
В сумрак лиственного грота.

Так опутал он подругу
Сетью сладостной, любовной,
Кратки речи, долги ласки,
И сердцам от счастья больно.

Неумолчным страстным гимном
Соловей их клятвам вторит.
Пляшут факельную пляску
Светляки в траве высокой.

Но стихают в гроте звуки,
Дремлет сад, и лишь порою
Слышен мудрых миртов шепот
Или вздох смущенной розы.

Вдруг из замка загремели
Барабаны и валторны,
И в смятенье донна Клара,
Пробудясь, вскочила с ложа.

«Я должна идти, любимый,
Но теперь открой мне, кто ты?
Назови свое мне имя,
Ты скрывал его так долго!»

И встает с улыбкой рыцарь,
И целует пальцы донны,
И целует лоб и губы,
И такое молвит слово:

«Я, сеньора, ваш любовник,
А отец мой — муж ученый,
Знаменитый мудрый рабби
Израэль из Сарагосы».

Вы, песни, вы, мои добрые песни!
Проснитесь, проснитесь! Наденьте доспехи!
Велите трубам греметь
И высоко на щите боевом
Мою красавицу поднимите —
Ту, кто отныне в моей душе
Будет единовластной царицей!

Слава тебе, молодая царица!

С державного солнца
Сорву я блестящий покров золотой,
Сплету из него диадему
Для освященной твоей головы.
От зыбких лазурных небесных завес
Отрежу кусок драгоценного шелка, —
Подобно мантии царской,
Накину его на плечи твои.
Я дам тебе свиту из строгих,
В тугой корсет облеченных сонетов,
Из гордых терцин и восторженных стансов.
Гонцами будут мои остроты,
Мой юмор — твоим герольдом с невольной
Слезою горького смеха в гербе.
А сам я, моя царица,
Я преклоню пред тобой колени
И на подушке из красной парчи
Тебе поднесу
Остаток рассудка,
Который у бедного певца
Только из жалости не был отнят
Твоей предшественницей на троне.