Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

Прислушайтесь,
                          на заводы придите,
в ушах —
навязнет
              страшное слово —
                                             «вредитель» —
навязнут
               названия шахт.
Пускай
            статьи
                       определяет суд.
Виновного
                 хотя б
                           возьмут мишенью тира…
Меня
         презрение
                         и ненависть несут
под крыши
                 инженеровых квартирок.
Мы отдавали
                     им
                          последнее тепло,
жилища
             отдавали, вылощив,
чтоб на стене
                      орлом сиял диплом
им-пе-раторского училища.
В голодный
                   волжский мор
                                         работникам таким
седобородые,
                      доверясь по-девически,
им
     отдавали
                    лучшие пайки:
простой,
              усиленный,
                                академический!
Мы звали:
                 «Помогите!»
                                     И одни,
сменив
            на блузу
                          щегольскую тройку,
по-честному
                    отдали
                                мозг и дни
и держат
               на плечах
                               тяжелую постройку.
Другие…
               жалование переслюнив,
в бумажник
                  сунувши червонцы,
задумались…
                      «Нельзя ли получить
                                                        и с них…
долла́ры
              в золоте
                            с приятным,
                                                нежным звонцем?»
Погладив
               на брюшке
                                советский
                                                 первый жир
и вспомнив,
                   что жене
                                 на пасху
                                               выйти не в чем,
вносил
           рублей на сто
                                 ошибок в чертежи:
«Чего
         стесняться нам
                                  с рабочим неучем?»
А после
             тыкался по консула́м
великих
             аппетитами
                                держав…
Докладывал,
                    что пущено на слом,
и удалялся,
                   мятенький
                                    долла́рчик сжав…
Попил чайку.
                     Дремотная тропа
назад
         ведет
                  полузакрытые глаза его…
и видит он —
                      сквозь самоварный пар
выходят
              прогнанные
                                 щедрые хозяева…
Чины и выезды…
                            текущий счет…
и женщины
                  разро́зились духами.
Очнулся…
                 Сплюнул…
                                   «На какой мне черт
работать
              за гроши
                            на их Советы хамьи?!»
И он,
        скарежен
                       классовой злобо́ю,
идет
        неслышно
                         портить вентилятор,
чтобы шахтеры
                         выли,
                                  задыхаясь по забоям,
как взаперти
                    мычат
                               горящие телята…

Орут пласты угля́,
                             машины и сырье,
и пар
        из всех котлов
                               свистит и валит валом.
«Вон —
            обер-
                     штаб-офицерьё
генералиссимуса
                            капитала!!»

Стара,
          коса
стоит
         Казань.
Шумит
           бурун:
«Шурум…
                бурум…»
По-родному
                   тараторя,
снегом
           лужи
                   намарав,
у подворья
                  в коридоре
люди
         смотрят номера.
Кашляя
            в рукава,
входит
           робковат,
глаза таращит.
Приветствую товарища.

Я
   в языках
                 не очень натаскан —
что норвежским,
                          что шведским мажь.
Входит татарин:
                          «Я
                               на татарском
вам
      прочитаю
                      «Левый марш».
Входит второй.
                        Косой в скуле.
И говорит,
                 в карманах порыскав:
«Я —
         мариец.
                      Твой
                              «Левый»
дай
      тебе
              прочту по-марийски».
Эти вышли.
                   Шедших этих
в низкой
              двери
                        встретил третий.
«Марш
           ваш —
наш марш.
Я —
       чуваш,
послушай,
                 уважь.
Марш
         вашинский
так по-чувашски…»

Как будто
                годы
                        взял за чуб я —
— Станьте
                 и не пылите-ка! —
рукою
         своею собственной
                                        щупаю
бестелое слово
                         «политика».
Народы,
             жившие
                          въямясь в нужду,
притершись
                    Уралу ко льду,
ворвались в дверь,
                               идя
                                     на штурм,
на камень,
                 на крепость культур.
Крива,
          коса
стоит
         Казань.
Шумит
           бурун:
«Шурум…
                бурум…»

Кому
        в Москве
                       неизвестна Никольская?
Асфальтная улица —
                                   ровная,
                                               скользкая.
На улице дом —
                           семнадцатый номер.
Случайно взглянул на витрины
                                                  и обмер.
Встал и врос
и не двинуться мимо,
мимо Ос-
авиахима.
Под стекло
                  на бумажный листик
положены
                человечие кисти.
Чудовища рук
                       оглядите поштучно —
одна черна,
                  обгорела
                                 и скрючена,
как будто ее
                   поджигали, корежа,
и слезла
              перчаткой
                              горелая кожа.
Другую руку
                    выел нарыв
дырой,
           огромней
                          кротовой норы.
А с третьей руки,
                           распухшей с ногу,
за ногтем
               слезает
                            синеющий ноготь…
Бандит маникюрщик
                                 под каждою назван —
стоит
         иностранное
                             имя газа.

Чтоб с этих витрин
                               нарывающий ужас
не сел
          на всех
                      нарывом тройным,
из всех
            человеческих
                                  сил принатужась,
крепи
         оборону
                      Советской страны.
Кто
      в оборону
                      работой не врос?
Стой!
         ни шагу мимо,
мимо Ос-
авиахима.
Шагай,
           стомиллионная масса,
в ста миллионах масок.