Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

Огромные
                зеленеют столы.
Поляны такие.
                       И —
по стенам,
                 с боков у стола —
                                              стволы,
называемые —
                        «кии́».
Подходят двое.
                         «Здоро́во!»
                                           «Здоро́во!»
Кий выбирают.
                         Дерево —
                                         во!
Первый
             хочет
                      надуть второго,
второй —
                надуть
                           первого.
Вытянув
              кисти
                       из грязных манжет,
начинает
               первый
                           трюки.
А у второго
                  уже
                        «драже-манже»,
то есть —
                дрожат руки.
Капли
          со лба
                     текут солоны́,
он бьет
             и вкривь и вкось…
Аж встали
                 вокруг
                            привиденья-слоны,
свою
        жалеючи
                      кость.
Забыл,
           куда колотить,
                                  обо што,—
стаскивает
                  и галстук, и подтяжки.
А первый
               ему
                     показывает «клопштосс»,
берет
         и «эффе»
                         и «оттяжки».
Второй
            уже
                  бурак бураком
с натуги
             и от жары.
Два
      — ура! —
                     положил дураком
и рад —
             вынимает шары.
Шары
          на полке
                        сияют лачком,
но только
               нечего радоваться:
первый — «саратовец»;
                                      как раз
                                                 на очко
больше
            всегда
                       у «саратовца».
Последний
                  шар
                         привинтив к борту
(отыгрыш —
                    именуемый «перлом»),
второй
           улыбку
                       припрятал во рту,
ему
       смеяться
                      над первым.
А первый
               вымелил кий мелком:
«К себе
            в середину
                              дуплет».
И шар
          от борта
                        промелькнул мельком
и сдох
           у лузы в дупле.
О зубы
           зубы
                   скрежещут зло,
улыбка
            утопла во рту.
«Пропали шансы…
                              не повезло…
Я в новую партию
                             счастья весло —
вырву
          у всех фортун».
О трешнице
                   только
                              вопрос не ясен —
выпотрашивает
                         и брюки
                                      и блузу.
Стоит
          партнер,
                       холодный, как Нансен,
и цедит
             фразу
                       в одном нюансе:
«Пожалуйста —
                         деньги в лузу».
Зальдилась жара.
                             Бурак белеет.
И голос
            чужой и противный:
«Хотите
             в залог
                         профсоюзный билет?
Не хотите?
                  Берите партийный!»
До ночи
             клятвы
                         да стыдный гнет,
а ночью
             снова назад…
Какая
         сила
                 шею согнет
тебе,
        человечий азарт?!

Мир
       теплеет
                    с каждым туром,
хоть белье
                  сушиться вешай,
и разводит
                  колоратуру
соловей осоловевший.
В советских
                   листиках
                                  майский бред,
влюбленный
                     весенний транс.
Завхоз,
            начканц,
                         комендант
                                          и зампред
играют
            в преферанс.
За каждым играющим —
                                        красный стаж
длинит
            ежедневно
                             времен река,
и каждый
               стоял,
                         как верный страж,
на бывшем
                  обломке
                                бывших баррикад.
Бивал
          комендант
                          фабрикантов-тузов,
поддав
           прикладом
                             под зад,
а нынче
             улыбка
                         под чернью усов —
купил
         козырного туза.
Начканц
             пудами бумаги окидан
и все
         разворотит, как лев,
а тут
        у него
                  пошла волокита,
отыгрывает
                   семерку треф.
Завхоз —
                у него
                          продовольствия выбор
по свежести
                    всех первей,
а он
       сегодня
                    рад, как рыба,
полной
           руке
                  червей.
И вдруг
             объявляет
                              сам зампред
на весь большевизм
                                 запрет:
«Кто смел
                паршивою дамой
                                            бить —
кого?
         — моего короля!»
Аж герб
             во всю
                        державную прыть
вздымался,
                   крылами орля.
Кого
       не сломил
                        ни Юденич, ни Врангель,
ни пушки
               на холмах —
того
       доконала
                      у ночи в овраге
мещанская чухлома.
Немыслимый
                      дух
                            ядовит и кисл,
вулканом —
                    окурков гора…
А был же
               — честное слово!! —
                                                 смысл
в ликующем слове —
                                   «игра».

Как строить
                   с вами
                              культурный Октябрь,
деятельной
                   лени
                           пленные?
Эх,
     перевесть
                     эту страсть
                                        хотя б —
на паровое отопление!

Прямо
          некуда деваться
от культуры.
                    Будь ей пусто!
Вот
      товарищ Цивцивадзе
насадить мечтает бюсты.
Чтоб на площадях
                             и скверах
были
         мраморные лики,
чтоб, вздымая
                       морду вверх,
мы бы
          видели великих.
Чтобы, день
                    пробегав зря,
хулиганов
                видя
                        рожи,
ты,
     великий лик узря,
был
       душой облагорожен.
Слышу,
             давши грезам дань я
нотки
         шепота такого:
«Приходите
                   на свиданье
возле бюста
                    Эф Гладкова».
Тут
      и мой овал лица,
снизу
         люди тщатся…
К черту!
             «Останавлица
строго воспрыщаица».
А там,
          где мороженое
морит желудки,
сверху
           восторженный
смотрит Жуткин.
Скульптор
                 помнит наш режим
(не лепить чтоб
                         два
                               лица),
Жаров-Уткин
                     слеплен им
сразу
         в виде близнеца.
Но —
         лишь глаз прохожих пара
замерла,
              любуясь мрамором,
миг —
           и в яме тротуара
раскорячился караморой.
Только
           лошадь
                        пару глаз
вперит
           в грезах розовых,
сверзлася
                с колдобин
                                  в грязь
возле чучел бронзовых.
И с разискреннею силищей
кроют
          мрачные от желчи:
«Понастроили страшилищей,
сволочи,
              Микел Анже́лычи».
Мостовой
                разбитой едучи,
думаю о Цивцивадзе.
Нам нужны,
                  товарищ Ме́дичи,
мостовые,
                а не вазы.
Рвань,
          куда ни поглазей,
грязью
            глаз любуется.
Чем
       устраивать музей,
вымостили б улицы.
Штопали б
                  домам
                             бока
да обчистили бы грязь вы!
Мы бы
           обошлись пока
Гоголем
              да Тимирязевым.