Наталья Кугушева - Проржавленные дни: Собрание стихотворений

«Убежала с угрюмым номадом,
Остробоким свистя каюком».
Наша грусть над чужим стихом
Это юность была, это – радость.

Милый сверстник. Вы не тоскуйте, –
«Эту ль жизнь поместить на плечах», –
Догорает устало свеча
И стихов догорают лоскутья,

Но по-прежнему ясен закат,
И плывет над старой Рязанью
(Золотое воспоминанье!)
Белых яблонь густой аромат…

По дороге из Вхутемаса
Вы зашли на Тверской бульвар,
Нашу встречу – чудесный дар –
Обессмертила муза Тараса:

О, рязанский «желтый вереск»
Низколобого чудака,
И навеки вошла строка:
«Белый конь и лото-питореск»…

«Белый конь и лото-питореск,
Шлях путивлит на Старую Рязань» –
И певучее льется сказанье,
«И на гребле брусничный вереск».

Ранней смерти цветком кровавым
Был увенчан наш друг и брат –
Те апрельские дни звучат
Как зловещая медь литавров,

Но храним мы неугасимый
Звездный отблеск его стихов,
Где горячую «киноварь» слов
На вершину взнесли серафимы.

Я молодость прошла как тихий сад –
Березовой аллеей к цветникам,
Над головой коралловый закат
К лиловым поднимался облакам.
Хрустел песок под легкою ногой
И пахло табаком и резедой.

Теперь – над выжженной тропой пустынь
Багровый колыхается закат,
И горько пахнет тусклая полынь,
И ящерицы быстрые скользят.
Далеких сопок мертвая гряда
И жизнь, ушедшая из жизни навсегда.

Я не помню, как пахнут розы,
Помню синий огонь стекла,
Где дробятся мелкие звезды
И дрожат на снегу стола,

Помню тяжесть и великолепье.
Пурпур цезарей и жрецов.
Мне сверкнувшие через столетья
На букете твоих цветов.

Останусь я на выжженной земле
Как отпечаток лапы динозавра,
Как ракушка на меловой скале –
Меня геолог откопает завтра, –

Он скажет: море бушевало здесь,
И молодая возникала суша,
Потом шумел под ураганом лес
И ледниками надвигалась стужа,

Но в толще эр нам сохранился след –
Таков и ты, лирический поэт!

Я медленно хожу и расплескать боюсь
И эту музыку, и эту грусть.

О вы, кто знал, какая тишина
В пустынном доме. Мерный перестук
Глухих часов. А за окном страна
Снегов, просторов, облаков, разлук.

И голос мой, отвыкший говорить
Слова любви, отвыкший звать и петь,
В последний час померкнувшей зари
Вновь начинает радостно звенеть, –

И музыкою за строкой строка
Рождается из пепла вновь и вновь,
Не устает записывать рука –
Она жива – старинная любовь.

Пусть одиночество. Пустынный дом.
И волчья ночь на страже за окном.

Не стынет у поэтов кровь,
Она бурлит, – под земное теченье.
И до могилы воспевать любовь
Поэта грозное предназначенье.
Кто начертал на карте путь
Высокогорных экспедиций,
Тому нельзя с пути свернуть,
И Дульциней Тобозских лица
Ведут по страшным крутизнам
На самую вершину пика –
И надо лазить старикам
Для выполненья дел великих!

Пылающие празднества закатов –
Торжественный Бетховенский финал.
Июля солнечною сонатой
День, отсверкав, в бессмертие упал.

В легчайшей киновари облака
Проходят меркнущею чередой,
И ночи черная рука
Спускает занавес густой.

Голос моря, как голос бога, –
Мерный, глухой и грозный.
И по большой, по морской дороге
Плавают рыбами звезды.
Кто их поймает в хрупкие сети? –
Может быть, только поэты и дети.

Золотые звенят бульвары.
Белый домик, забытый вами,
Деревянный, смешной и старый,
Как «Стихи о Прекрасной Даме»,
О, наивный запах нарциссов,
И «Картонной Невесты» Блока,
Что уходит от вас за кулисы,
Плач беспомощный и одинокий…
О, Пьеро постаревший и мудрый,
Всё познавший на белом свете –
Осыпается юность, как пудра
И как память друзей о поэте!..

На северо-запад корабль веду –
Слепой полет в облаках.
В тумане густом не найти звезду,
И ветер гудит в парусах.

Никто не поможет. И штурмана нет.
Молчат в темноте маяки.
И волны стирают проложенный след
Одним мановеньем руки.

Напрасно товарищи милые ждут,
Сидят за накрытым столом –
Змеиные щупальцы вытянул спрут
Под хрупким трепещущим дном.

Часы мои, не торопитесь жить,
Нельзя скакать по бытию вприпрыжку.
Уж вы не молоды. И что-то дребезжит
У вас внутри. И мучает одышка.

Вам путешествие на пользу не пошло.
И здешний климат вреден безусловно –
То слишком холодно, то чересчур тепло,
И стол под вами шаткий и неровный.

Вы не забыли, – а забыть пора, –
Эпоху Поварской. В шальном непостоянстве
Ваш лунный циферблат светился до утра
И стрелки мчались в мировом пространстве.
Мир возникал не в четкости минут –
Рвались столетья сгоряча, на клочья –
И вся вселенная была зажата тут –
В футляре деревянном и непрочном.

Угрюмые тусклые тучи
Ползут, шевеля животами,
Цепляясь за грязную землю,
За крыши, за провода, –

И падает снег или дождик
С разбухшего влагою неба,
И ветер в окно колотит
Веревочным мокрым концом,

И сумерек серая вата
Скрывает унылую землю,
А света еще не дали
В темнеющие дома.

Пишу стихи – опасная забава.
Растрачиваю щедро на строку
Без радости, без жизни и без славы
Всё предназначенное на веку.

А смерть придет и встанет у порога, –
Пойду за ней, не оглянусь назад.
И не проводят в дальнюю дорогу
Ни мать, ни муж, ни старший мудрый брат.

Морозной ночью лунною и чистой
Сберется грустное, голодное зверье –
Как выкормила Ромула волчица,
Меня волчица с честью отпоет.

Под бубен шамана лукавый и мерный
Пляшу – и бубенчики в косах звенят.
И стала душа моя злой и неверной,
Змеиным и жадным стал пристальный взгляд

Судьба справедливо и мудро вмешалась:
В огнеупорное сердце мое
Вложила любовь человечью и жалость –
В суровое бросила бытие.