Владимир Маяковский - Стихотворения (1926)

Знаете ли вы
                     украинскую ночь?
Нет,
       вы не знаете украинской ночи!
Здесь
         небо
                от дыма
                             становится черно,
и герб
          звездой пятиконечной вточен.
Где горилкой,
                      удалью
                                  и кровью
Запорожская
                    бурлила Сечь,
проводов уздой
                         смирив Днепровье,
Днепр
         заставят
                       на турбины течь.
И Днипро́
               по проволокам-усам
электричеством
                          течет по корпусам.
Небось, рафинада
и Гоголю надо!

Мы знаем,
                курит ли,
                              пьет ли Чаплин;
мы знаем
               Италии безрукие руины;
мы знаем,
                как Ду́гласа
                                   галстух краплен…
А что мы знаем
                         о лице Украины?
Знаний груз
                   у русского
                                   тощ —
тем, кто рядом,
                        почета мало.
Знают — вот
                     украинский борщ,
знают — вот
                    украинское сало.
И с культуры
                     поснимали пенку:
кроме
          двух
                  прославленных Тарасов —
Бульбы
            и известного Шевченка, —
ничего не выжмешь,
                                сколько ни старайся.
А если прижмут —
                              зардеется розой
и выдвинет
                   аргумент новый:
возьмет и расскажет
                                 пару курьезов —
анекдотов
                украинской мовы.
Говорю себе:
                     товарищ москаль,
на Украину
                  шуток не скаль.
Разучите
               эту мову
                             на знаменах —
                                               лексиконах алых, —
эта мова
              величава и проста:
«Чуешь, сурмы заграли,
час расплаты настав…»
Разве может быть
                             затрепанней
                                                 да тише
слова
         поистасканного
                                 «Слышишь»?!
Я
   немало слов придумал вам,
взвешивая их,
                       одно хочу лишь,—
чтобы стали
                    всех
                           моих
                                   стихов слова
полновесными,
                        как слово «чуешь».

Трудно
           людей
                      в одно истолочь,
собой
          кичись не очень.
Знаем ли мы украинскую ночь?
Нет,
       мы не знаем украинской ночи.

Если
        стих
               сердечный раж,
если
        в сердце
                      задор смолк,
голосами его будоражь
комсомольцев
                       и комсомолок.
Дней шоферы
                       и кучера
гонят
         пулей
                   время свое,
а как будто
                  лишь вчера
были
         бури
                 этих боев.
В шинелях,
                  в поддевках идут…
Весть:
          «Победа!»
                           За Смольный порог.
Там Ильич и речь,
                             а тут
пулеметный говорок.
Мир
       другими людьми оброс;
пионеры
             лет десяти
задают про Октябрь вопрос,
как про дело
                    глубоких седин.
Вырастает
                 времени мол,
день — волна,
                       не в силах противиться;
в смоль-усы
                   оброс комсомол,
из юнцов
               перерос в партийцев.
И партийцы
                   в годах борьбы
против всех
                   буржуазных лис
натрудили
                 себе
                         горбы,
многий
           стал
                  и взросл
                                и лыс.
А у стен,
              с Кремля под уклон,
спят вожди
                  от трудов,
                                  от ран.
Лишь колышет
                        камни
                                  поклон
ото ста
            подневольных стран.
На стене
              пропылен
                             и нем
календарь, как календарь,
но в сегодняшнем
                             красном дне
воскресает
                  годов легендарь.
Будет знамя,
                     а не хоругвь,
будут
          пули свистеть над ним,
и «Вставай, проклятьем…»
                                           в хору
будет бой
                и марш,
                             а не гимн.
Век промчится
                       в седой бороде,
но и десять
                   пройдет хотя б,
мы
     не можем
                    не молодеть,
выходя
            на праздник — Октябрь.
Чтоб не стих
                     сердечный раж,
не дряхлел,
                   не стыл
                               и не смолк,
голосами
               его
                    будоражь
комсомольцев
                       и комсомолок.

Мне б хотелось
                        про Октябрь сказать,
                                  не в колокол названивая,
не словами,
                   украшающими
                                          тепленький уют,—
дать бы
             революции
                               такие же названия,
как любимым
                     в первый день дают!
Но разве
              уместно
                           слово такое?
Но разве
              настали
                           дни для покоя?
Кто галоши приобрел,
                                   кто зонтик;
радуется обыватель:
                                  «Небо голубо…»
Нет,
      в такую ерунду
                              не расказёньте
боевую
            революцию — любовь.

В сотне улиц
                     сегодня
                                  на вас,
                                             на меня
упадут огнем знамена́.
Будут глотки греметь,
                                   за кордоны катя
огневые слова про Октябрь.

Белой гвардии
                        для меня
                                       белей
имя мертвое: юбилей.
Юбилей — это пепел,
                                   песок и дым;
юбилей —
                 это радость седым;
юбилей —
                 это край
                              кладбищенских ям;
это речи
              и фимиам;
остановка предсмертная,
                                        вздохи,
                                                    елей —
вот что лезет
                     из букв
                                 «ю-б-и-л-е-й».
А для нас
               юбилей —
                                ремонт в пути,
постоял —
                 и дальше гуди.
Остановка для вас,
                               для вас
                                           юбилей —
а для нас
               подсчет рублей.
Сбереженный рубль —
                                     сбереженный заряд,
поражающий вражеский ряд.
Остановка для вас,
                               для вас
                                           юбилей —
а для нас —
                    это сплавы лей.
Разобьет
               врага
                        электрический ход
лучше пушек
                     и лучше пехот.
Юбилей!
А для нас —
                    подсчет работ,
перемеренный литрами пот.
Знаем:
           в графиках
                             довоенных норм
коммунизма одежда и корм.
Не горюй, товарищ,
                               что бой измельчал:
— Глаз на мелочь! —
                                   приказ Ильича.
Надо
        в каждой пылинке
                                     будить уметь
большевистского пафоса медь.

Зорче глаз крестьянина и рабочего,
и минуту
              не будь рассеянней!
Будет:
          под ногами
                            заколеблется почва
почище японских землетрясений.
Молчит
            перед боем,
                               топки глуша,
Англия бастующих шахт.
Пусть
         китайский язык
                                  мудрен и велик —
знает каждый и так,
                               что Кантон
тот же бой ведет,
                            что в Октябрь вели
наш
      рязанский
                      Иван да Антон.
И в сердце Союза
                             война.
                                       И даже
киты батарей
                     и полки́.
Воры
        с дураками
                          засели в блинда́жи
растрат
             и волокит.
И каждая вывеска:
                             — рабкооп —
коммунизма тяжелый окоп.
Война в отчетах,
                           в газетных листах —
рассчитывай,
                      режь и крои.
Не наша ли кровь
                            продолжает хлестать
из красных чернил РКИ?!
И как ни тушили огонь —
                                        нас трое!
Мы
     трое
             охапки в огонь кидаем:
растет революция
                             в огнях Волховстроя,
в молчании Лондона,
                                  в пулях Китая.
Нам
       девятый Октябрь —
                                       не покой,
                                                     не причал.
Сквозь десятки таких девяти
мозг живой,
                   живая мысль Ильича,
нас
      к последней победе веди!