Владимир Маяковский - Стихотворения (1926)

Алексей Максимович,
                                   как помню,
                                                    между нами
что-то вышло
                      вроде драки
                                         или ссоры.
Я ушел,
             блестя
                        потертыми штанами;
взяли Вас
                международные рессоры.
Нынче —
и́наче.
Сед височный блеск,
                                 и взоры озарённей.
Я не лезу
               ни с моралью,
                                      ни в спасатели,
без иронии,
как писатель
                    говорю с писателем.
Очень жалко мне, товарищ Горький,
что не видно
                     Вас
                           на стройке наших дней.
Думаете —
                  с Капри,
                               с горки
Вам видней?
Вы
     и Луначарский —
                                 похвалы повальные,
добряки,
             а пишущий
                               бесстыж —
тычет
         целый день
                           свои
                                  похвальные
листы.
Что годится,
чем гордиться?
Продают «Цемент»
                              со всех лотков.
Вы
     такую книгу, что ли, цените?
Нет нигде цемента,
                               а Гладков
написал
            благодарственный молебен о цементе.
Затыкаешь ноздри,
                              нос наморщишь
и идешь
             верстой болотца длинненького.
Кстати,
            говорят,
                         что Вы открыли мощи
этого…
            Калинникова.
Мало знать
                  чистописания ремёсла,
расписать закат
                         или цветенье редьки.
Вот
      когда
               к ребру душа примерзла,
ты
    ее попробуй отогреть-ка!
Жизнь стиха —
тоже тиха.
Что горенья?
                     Даже
                              нет и тленья
в их стихе
                холодном
                               и лядащем.
Все
      входящие
                     срифмуют впечатления
и печатают
                  в журнале
                                  в исходящем.
А рядом
             молотобойцев
                                    анапестам
учит
       профессор Шенге́ли.
Тут
      не поймете просто-напросто,
в гимназии вы,
                        в шинке ли?
Алексей Максимович,
                                   у вас
                                            в Италии
Вы
     когда-нибудь
                          подобное
                                         видали?
Приспособленность
                                и ласковость дворовой,
деятельность
                 блюдо-рубле- и тому подобных «лиз»
называют многие
                           — «здоровый
реализм».—
И мы реалисты,
                         но не на подножном
корму,
          не с мордой, упершейся вниз, —
мы в новом,
                   грядущем быту,
                                            помноженном
на электричество
                            и коммунизм.
Одни мы,
               как ни хвалите халтуры,
но, годы на спины грузя,
тащим
          историю литературы —
лишь мы
              и наши друзья.
Мы не ласкаем
                        ни глаза,
                                      ни слуха.
Мы —
          это Леф,
                        без истерики —
по чертежам
                    деловито
                                   и сухо
строим
           завтрашний мир.
Друзья —
                поэты рабочего класса.
Их знание
                невелико́,
но врезал
               инстинкт
                             в оркестр разногласий
буквы
         грядущих веков.
Горько
           думать им
                            о Горьком-эмигранте.
Оправдайтесь,
                        гряньте!
Я знаю —
                Вас ценит
                                и власть
                                              и партия,
Вам дали б всё —
                             от любви
                                            до квартир.
Прозаики
              сели
                     пред Вами
                                      на парте б:
— Учи!
            Верти! —
Или жить Вам,
                       как живет Шаляпин,
раздушенными аплодисментами оляпан?
Вернись
             теперь
                        такой артист
назад
         на русские рублики —
я первый крикну:
                          — Обратно катись,
народный артист Республики! —
Алексей Максимыч,
                               из-за ваших стекол
виден
         Вам
               еще
                     парящий сокол?
Или
       с Вами
                  начали дружить
по саду
            ползущие ужи?
Говорили
               (объясненья ходкие!),
будто
         Вы
              не едете из-за чахотки.
И Вы
        в Европе,
                       где каждый из граждан
смердит покоем,
                          жратвой,
                                        валютцей!
Не чище ль
                  наш воздух,
                                     разреженный дважды
грозою
           двух революций!
Бросить Республику
                                с думами,
                                                с бунтами,
лысинку
             южной зарей озарив, —
разве не лучше,
                         как Феликс Эдмундович,
сердце
           отдать
                      временам на разрыв.
Здесь
         дела по горло,
                                рукав по локти,
знамена неба
                      алы,
и соколы —
                   сталь в моторном клёкоте —
глядят,
            чтоб не лезли орлы.
Делами,
             кровью,
                         строкою вот этою,
нигде
         не бывшею в найме, —
я славлю
               взвитое красной ракетою
Октябрьское,
                     руганное
                                   и пропетое,
пробитое пулями знамя!

По улицам,
                  посредине садов,
меж сияющих клубных тетерей
хулиганов
                различных сортов
больше,
             чем сортов бактерий.

По окончании
                     рабочего дня,
стакан кипяченой зажав в кулачике,
под каждой крышей Союза бубня,
докладывают докладчики.
Каждая тема —
                         восторг и диво —
вмиг выясняет вопросы бытья.
Новость —
                  польза от кооператива,
последняя новость —
                                   вред от питья.
Пустые места
                      называются — дыры;
фиги
        растут
                   на Лиге наций;
дважды два
                   по книгам — четыре,
четырежды четыре —
                                   кругом шестнадцать.
Устав,
          отходят ко сну культпросветчики
и видят
            сквозь музыку храпа мерненького:
Россия,
            затеплив
                          огарок свечки,
читает
           взасос
                      политграмоту Бердникова.
Сидит,
           читает,
                       делает выписки
до блеска
                зари
                       на лысине шара.
А сбоку
            пишет с него Либединский,
стихи
          с него
                    сочиняет Жаров.
Иди и гляди —
                        не жизнь,
                                       а лилия.
Идиллия.

А пока
          докладчики преют,
народ почему-то
                          прет к Левенбрею.
Еле в стул вмещается парень,
один кулак —
                      четыре кило.
Парень взвинчен.
                            Парень распарен.
Волос штопором.
                           Нос лилов.
Мозг его
              чист от мыслей сора.
Жить бы
              ему
                    не в Москве,
                                        а на Темзе.
Парень,
            возможно,
                            стал бы боксером,
нос бы расшиб
                        Карпантье и Демпси.
Что
      для него
                    докладчиков сонм?
Тоже
        сласть
                   в наркомпросной доле!
Что он,
           Маркс
                     или Эдисон?
Ему
      телефоны выдумывать,
                                            что ли?
Мат,
       а не лекции
                          соки корней его.
Он
     не обучен
                     драться планово.
Спорт —
              по башке бутылкой Корнеева,
доклад —
                этажом обложить у Горшанова.
Парень выходит,
                           как в бурю на катере.
Тесен фарватер.
                           Тело намокло.
Парнем разосланы
                              к чертовой матери
бабы,
         деревья,
                       фонарные стекла.
В полтротуара болтаются клёши,
рубашка-апаш
                       и кепка домиком.
Кулак
         волосатей, чем лучшая лошадь,
и морда —
                 на зависть циркачьим комикам.
Лозунг дня —
                      вселенной в ухо! —
Все, что знает башка его дурья!
Бомба
          из матершины и ухарств,
пива,
        глупости
                      и бескультурья.

Надо помнить,
                       что наше тело
дышит
           не только тем, что скушано,—
надо
        рабочей культуры дело
делать так,
                  чтоб не было скушно.