Константин Арбенин - Зимовье зверей

Икар не упал. Не сгорел Клаас.
Выстрелил в воздух Дантес.
В кварталах хлеб меняли на квас
И древесину — на лес.
Герострат выжигал. Крысолов сочинял
Безопасные песни для крыс.
И каждый ребёнок спокойно спал
Или пряник печатный грыз.
Платонов писал о непрожитых годах.
Арбенин лелеял жену.
И герои гурьбой отдыхали на водах,
Развлекаясь прыжками в длину.
И Евгений тонул, но уже не в воде.
А Жанна пасла гусей.
И все разговоры сводились к еде,
Видно, жить становилось вкусней.
И синяя птица нашлась.
И туфелька впору пришлась…
Почему же так холодно мне
На этой тёплой войне?

Не странно ли, что, днём тебя найдя,
Я каждый вечер вновь тебя теряю?
Приметам я давно не доверяю,
Но стены без единого гвоздя

Не устоят и порастут травой,
А значит — ждать неведомое нечто…
Любая остановка бесконечна,
Когда конечен путь как таковой.

Заползший контрабандой в эту жизнь,
Я не пойму, что с нею делать дальше.
Я устаю, когда не слышу фальши,
Я не хочу точить твои ножи.

Я оторвался от своих корней,
Ты приросла к оторванности дикой —
Мы наравне. И в Ад за Эвридикой,
Уставший не спускается Орфей.

До февраля — скучаю, как могу.
Терплю, не слыша отклика кукушки.
И вижу тени — Башлачёв и Пушкин
Ждут третьего на меченом снегу…
(…то был не я…)

Тебе не обрубить своих хвостов,
Мне не подохнуть от потери крови.
Ты — в полусне, а я — на полуслове,
Как две войны в молчании миров.

Как две войны в забвении миров.
Как две войны в смятении миров.

Самолет мой у крыльца
Заведён и дышит жаром,
У пилота под загаром
То ли копоть, то ли пыльца.
Улетаю в небеса,
Разделённые по парам.
Пожелай мне — с легким даром —
Два билета в два конца.

Самолет мой невелик —
Два притопа, три прихлопа,
Два аршина, взгляды в оба
И солёный пуд земли.
Бирюза и сердолик
На его крылах покатых.
Пожелай мне снов богатых
И нерукописных книг.

Пожелай мне нелётной погоды,
Подскажи мне, как побыстрее вернуться,
Но не верь мне, что улетаю на годы, —
Не успеет земля обернуться…

Самолет не будет ждать,
Но не стоит обольщаться,
Даже если постараться,
На него не опоздать.
Ничего не надо брать;
Два желания — и только,
Ведь лететь придется долго,
Значит, будет, где терять.

Эта мертвая петля
Замыкается внезапно,
Самолет летит в засаду
Через льды и тополя.
Дам пилоту три рубля —
Пусть помедленней, кругами,
Или даже вверх ногами —
Небо — звёзды — след — земля…

Пожелай мне нелётной погоды,
Подскажи мне, как побыстрее вернуться,
Но не верь мне, что улетаю на годы, —
Не успеет земля обернуться…

Не ищи меня потом
И не обивай порога,
Я вернусь другой дорогой
И найду свой старый дом.
Восемь футов под крылом,
Пять парсеков в поднебесье —
С этой рукотворной песней
И с мечтами об ином.

Пожелай мне улётной погоды,
Подскажи мне, как побыстрее вернуться,
И не верь мне, что улетаю на годы, —
Не успеет земля
Обернуться вокруг —
Через льды, тополя,
Через тысячи вьюг,
По дорогам пыля,
Оставляя круги,
Я вернусь, но другим,
Я начну, но с нуля,
А пока — самолет
Раздувает пары,
Отправляюсь в полет
Посмотреть на миры…

Одиночество — высшая мера,
Нелегальная тайная вера —
В наказание за неверие
В Лилипутию Гулливера.

Одиночество — мертвая зона,
Смесь бассейна, рва и газона,
Нависающая в бессезоние
Над свободою Робинзона.

Я тупею на этой войне,
Я пропах этой серой, как серый монах.
Все, что было со мной, осело во мне,
Все, что будет, запуталось во временах.

Настоящего просто нет,
Все чужое ношу в себе.
Я в обиде на этот свет,
Но другой мне не светит в ближайшей судьбе —

Но этот миф доживает своё,
Этот миф доживает своё,
Этот миф доживает своё —
Ему уже все все равно.

Этот миф доживает своё,
Этот миф доживает своё,
Этот миф доживает своё —
И я открываю окно.

Но, если я остаюсь при своём,
Значит, все уже в прошлом, на всем уже крест.
До поры я — никто, человечек с ружьем,
А потом моя поза — парадный подъезд.

Память хуже, чем ложь и спид,
Но лучше память, чем пустота, —
Ублажая фальшивый стыд,
Иногда она мне говорит: «Никогда!»

Но этот миф доживает своё,
И этот миф доживает своё,
Этот миф доживает своё.
Видишь, где он теперь?

Этот миф доживает своё,
Этот миф доживает своё,
Этот миф доживает своё —
И я отворяю дверь.

Одиночество неприкасаемо,
По косой стекает слеза его,
Одиночество непредсказуемо,
Как судьба Максима Исаева.

Одиночество — тёртая схема,
В ком-то замкнутая система,
Направляющая стенающих
По пятам капитана Немо.

В жирных пятнах моей мечты
Размножаются вирусы пены у рта,
Подожди, — говорят, — отдохнешь, мол, и ты,
Когда тень седины уравняет цвета.

Головешки не стоят свеч,
А свечи стоят столько, сколько стоят.
Расстоянье от глаз до плеч
По расчетам забрызгает лишь первый ряд.

(И я эмигрирую вглубь,
Я имиджирую черный ящик,
Я продолжаю борьбу зуб за зуб
Между прошлым, будущим и настоящим,
Я эксплуатирую рок,
Я гарантирую гвоздь программы,
Я для любителей музыки впрок —
Лишь последняя буква их собственной мелодрамы.)

Но этот миф доживает своё,
И этот миф доживает своё,
И каждый миф доживает своё —
Его уже, в сущности, нет!

Этот миф доживает своё,
И этот миф доживает своё,
И этот миф доживает своё,
Но оставляет след…
…И я оставляю след…

Я сумасшедший из разряда бесшабашных,
Я оглашенный из неразглашённых.
Я промышлял с башибузуками на башнях
И состязался с донжуанами в донжонах.

Из ряда вон нередко выходящий,
Я приходил всегда не вовремя, не к месту,
И всех невест под звуки флейты уводящий,
Я в сито снов им подсыпал сиесту.

Мой Боливар двоих не переварит —
За перевалом будет передышка,
И я закончу свой рассказ на том привале,
Конечно, если не добьет меня одышка…

Я не любитель слишком четких слов и линий, —
Гляжу, как в горне корчится узор.
Я жгу хвосты, а ты, как младший Плиний,
Твердишь, что в каждой книге есть резон.

Я вывел крыс отрогами Шварцвальда
И выпил залпом небо над Берлином,
И среди скал искал следы слепого скальда,
Чей день кровав, а ночи пахнут гуталином.

Я богоборчеством нарочно был испорчен,
Чтоб в атеизме возродиться снова,
И главный кормчий на краю мне рожи корчил
И утверждал, что Бог, увы, — не только Слово…

Я не ценитель откровенно пошлых жестов,
Но рукописи требуют огня!
Я наблюдаю за горением с блаженством,
Сжигая четверть жизни за полдня.