Дмитрий Кимельфельд - В те времена

Ты, бывало, меня кликала
Из своих краев вишневых
От смешного до великого,
От великого к смешному.

И твоих причуд сподвижники
С золотыми поясами, —
Хлопотали чернокнижники
Над своими чудесами.

Зимы грустные, как рекруты,
Шли к поклону поясному…
Слова молвить было некому, —
И никто не молвил слова!

Бог толкался между зимами
И косил зрачком кровавым…
Только ты, моя любимая,
Колдовала, колдовала!

Привораживала, кликала…
И хотел, хотел припасть я
То к смешному, то к великому
Белоснежному запястью.

И моим губам доверчиво
Ты дорогу открывала
К двум божественно очерченным
И таинственным овалам.

Стыла ночь в изнеможении,
Словно души отпевала…
И в двойном твоем движении
Колдовство торжествовало.

Кожа пахла земляникою,
И мы мчались в пляске новой
От смешного до великого,
От великого к смешному!

По Москве проходит снег
Неуверенной походкой.
Замолкает Ряд Охотный:
По Москве проходит снег.

Хлопьев лёгкая молва
Изумляет лики зданий,
И спасает от признаний
Хлопьев лёгкая молва.

Словно белый-белый стих,
Снег врывается в молчанье.
Он других снегов начало, —
Словно белый-белый стих.

Только б не поверить мне,
Что твои глаза — чужие
В то, что мы напрасно жили
Только б не поверить мне.

С незапамятных времён
Льётся молоко из кринки.
И горят во мне искринки
С незапамятных времён.

По Москве проходит снег,
Прячась в памятников складки.
До чего же всё же славно:
По Москве проходит снег!

Снег целомудрен, как святоша.
Он к вознесению готов,
Вселяя набожность в истошных
Бездомных утренних котов.

Коты глядят подобострастно,
Как мчат авоськи в магазин,
И, жёлтый глаз воткнув в пространство,
Клянут несправедливость зим.

Зима вытягивает шею
И тщится заглянуть вперёд,
Где ей за власти превышенье
Апрель готовит эшафот.

Забыв про стыд и осторожность,
Заставив сбросить пояса,
Январь метели, как наложниц,
Пустил по городу плясать.

Я в этой белой вакханалье,
Холодный день прижав к виску,
Как в ученическом пенале,
Храню домашнюю тоску.

Пока ж зима державный скипетр
В январскую вложила длань.
И наши души, словно скифы,
Своим волхвам приносят дань.

Настанет день — мы соберёмся вместе.
Не в позабытых снах, а наяву!
И наши не расседланные песни
Войдут в тугую память, как в траву.

Настанет день — и мы поднимем с полки,
Как амфоры с глубин морского дна,
Альбомы, где сверкая, как осколки,
Любимых наших дремлют имена.

Настанет день, морозный или пыльный,
Исчезнет расстояния изъян.
И мы поймём, что всё, что с нами было,
Зовётся просто-напросто — друзья.

Настанет день… Когда же он настанет?!
И лиц созвездья вынырнут из тьмы…
Нас соберёт далёкий полустанок,
Где будут только память, юность, мы…

Полоска заката светла,
Но крылья ветров тяжелеют:
В железные клювы ветра
Вложили зимы ожерелье.

Не в силах подняться они,
Лишь снег исторгают из легких,
Лишившись в январские дни
Призванья ветров перелетных…

В ветвях одичалых берез
Заполнены птичьи пробелы.
Как прочерки санных борозд,
Пусты они и оголтелы.

Их песен унылый напев
Вонзается в землю, как посох,
И тает в морозной крупе:
Не голос, а так — отголосок…

Небо светло-голубое.
Стынь. Апрельская пора.
Мы стоим вдвоём с тобою
Между «завтра» и «вчера»,

Позабыв названья суток…
Ветер в улицах шуршит.
Этот странный промежуток
Ладно скроен, крепко сшит.

Но какой мудрец господний,
Переврав простой мотив,
Взял назвал его — «сегодня»,
Звуки зябкие сплотив?

Вот «вчера» — другое дело!
В нём — и пылкость, и металл!
Сразу чувствуется — демон
Над согласными витал!

Сразу чувствуется точность,
Вдохновенье, а затем —
Окрылённость, полуночность,
Исступлённость лёгких тел.

Или взять, к примеру, «завтра»:
Звук стремителен и чист.
По всему видать, что автор
Был изрядный оптимист.

Выдал — будто выпил залпом!
Запечатал, как смолой.
Говоришь себе: «до завтра!» —
И «сегодня» — с плеч долой!

…И ни тени вероломства
Не срывается с чела
После нашего знакомства
Между «завтра» и «вчера»…

За белой стеной монастырских черешен
Плыл месяц, на ниточке тонкой подвешен.
Серебряный шарик на тоненькой нитке
Качался в ночи у скрипящей калитки.

Шляхетные губы сжимая, корила
В саду Самозванца гордячка Марина.
А он её гладил зрачком исступлённо…
И в воздухе пахло Москвою спалённой.
И в воздухе пахло великою смутой,
Ромашкой, травою и дикою рутой.

Он грудь целовал ей, шелка разгребая.
Жгла губы ему её кровь голубая.
«Корону! Корону!» — молила Марина.
И каплями крови горела малина.
…Полки собирались у польской границы,
Когда открывала Марина ресницы.

И слуги несли ему в кружке рассолу,
Сочувственно глядя: Наследник престола!»
Он тихо скулил: «Эх, водчонки хотя бы…»
…А там, на Руси, уже плакали бабы…

Месяц — бубен золотой в звездном балагане,
Кони гривами метут спелую траву
Вечный призрачный костер. А вокруг — цыгане.
Тянут песню чавэле, словно тетиву.

Ах, зачем вы забрели в нищенском убранстве
В наш безжалостный простор, в наши невода!..
Перепутав времена, мечетесь в пространстве,
Как мониста нацепив сонные года

Речи жаркие текут, обжигают губы,
Позабыт который век и который час!..
Беззаботно могут так только однолюбы
На огонь всю ночь глядеть и пускаться в пляс.

Но покуда мир стоит, и в крови броженье, —
Пусть не высохнет слеза, катит к горлу ком:
Выше власти и деньги — вечное движенье!
Пой, цыган, пляши, цыган, щелкай языком!

В день, когда с ёлки снимали игрушки —
Вату снимали, и дождик, и домик,
В день, когда год уходивший всё глуше
Кашлял в подъезде, прикрывшись ладонью,
В день, когда спрятали бусы и тигра,
А на их месте будильник затикал —
Что-то сбежало из нашей квартиры,
В дверь проскользнув незаметно и тихо.

И ничего не случилось как будто.
Не одолела ни горечь, ни жалость.
Но, просыпаясь, я понял: под утро
Что-то из нашей квартиры сбежало.
Необъяснимость меня закрутила,
Бросила в стужу январских колодцев.
Что-то сбежало из нашей квартиры
И никогда, никогда не вернётся…

Дотянусь до тебя,
сжав до боли
мгновенья —
и почувствую соль
на твоих губах,
жарких и расточительных…
Я мучительно пытаюсь вспомнить
твое тело,
спрятанное в траве…
Вверх
бегут мысли деревьев.
Танцем маленьких светлячков
открывается тайный концерт.
В церкви ночи
зазвучал голос,
и толпы непуганых мотыльков,
спасая души,
направились
к спасительному ковчегу фонаря…
Я замираю от нежности
твоих слов,
лучащихся в неверном сиянии листьев.
Две умелых руки лепят
мои плечи и ребра.
Притяженье Земли не в силах
совладать с нами.
Где-то там, за плечами,
отчаянно
падают звезды
и плывут облака,
обрекая на слепоту
деревенских котов…
Лунный свет
срывается с веток
как шорох.
Вот дыханье твое
прорастает во мне…
Мы летим как стрелы
в только им ведомую
мишень…