Дмитрий Кимельфельд - В те времена

О Моне Лизе зная понаслышке,
С чужих и даже неприличных слов,
С младых ногтей любили мы, мальчишки,
Одну простую девушку с веслом.

Она стояла в сквере у вокзала,
С высокой грудью, с чёлкой на пробор,
И ни зимой, ни летом не слезала,
Блюдя собой отечественный спорт.

О ней вздыхать имелись все причины:
Ведь в подростковый возраст ключевой
По ней мы анатомию учили
И точно знали, где у них чего.

Волненья наши ширились и крепли,
Ночами снился гипсовый корсет…
Мы поняли тогда: важнее гребли
У нашего народа дела нет!

О, вкус познанья — горький вкус лимона.
Что в скверик нас заброшенный несло?
Мы грезили судьбой Пигмалиона
По отношенью к девушке с веслом.

Футболочка её в полосках алых
И трусики оттенка «мумиё»
Отождествляли наши идеалы…
И жизнь свою мы строили — с неё.

Прошли года. Мы выросли, окрепли.
Был каждый сыт, обучен и обут.
Все занялись теперь народной греблей:
У нас теперь все, как один — гребут!

Пусть западный политик пыл умерит —
Народ наш их замашки не простит:
Вот ведь никто на свете не умеет
Прекрасней нас смеяться и грести!

Мы любим жить. И мы живём красиво!
Когда капитализм пойдёт на слом,
Мы на его могиле, словно символ.
Поставим нашу девушку с веслом!

Значит, вот как дело было:
Наша славная кобыла
До безумья полюбила
Привозного жеребца.
Был, признаться, парень странный
Жеребец принцессы Анны,
Длинногривый и буланый —
Видно, в дядю, иль в отца.

А в тот год принцессе Анне
Нет, чтобы купаться в ванне —
Вздумалось в соревнованьи
Соискать конкурный приз…
У буржуев как ведётся?
Если уж ему неймётся —
То хоть в стельку расшибётся,
Только б выполнить каприз!

Вот на радость той кобыле
К нам британцы прикатили
И с собою прихватили
Иноходца-жеребца.
Как она на нем скакала!..
Нашим было места мало.
Я уж думал — всё пропало,
Лам-ца-дрица гоп-ца-ца!

Но моя кобыла Нила
Суть мгновенно оценила
И в конюшне соблазнила
Иностранца. Пару раз…
И когда пришли их грумы,
Он уже про приз не думал,
Лишь стоял, соломку хрумал
И косил усталый глаз.

Те кричали, пили виски,
Восклицали по-английски: —
Мол, на привязи не висни! —
Да какой с него был толк!
Анна нашу власть чернила,
Ну, а я хлебал чернила.
И без слов здесь ясно было:
Нила выполнила долг!

На другой день их газеты,
Клевеща про всё про это,
Поместили три портрета —
Нилы, мой и жеребца…
Ну, а наши балагуры
Взяли все призы в конкуре!
И катились слёзы-дуры
С августейшего лица.

Так вот, детки мои милы:
Рядовая, бля, кобыла,
А здоровье не щадила,
Чтоб достался нашим приз!
Пусть враги кричат с досады.
С малых лет, с яслей, с детсада
У кобыл учиться надо
Проявлять патриотизм!

Есть у нас причины для тревоги,
И весьма весомые, увы.
Здесь пробел у тренеров у многих:
Развивают конькобежцам ноги
Вместо, извините, головы.

Вот возьмите случай в Амстердаме:
Во втором забеге на пятьсот
Фаворит наш, беспартийный Дамин
Строил глазки зарубежной даме —
И не смог вписаться в поворот.

А потом в отеле «Юбер Аллес»
С ней режим нарушил. Поутру,
Когда в номер мы к нему ворвались,
Руки там чужие оказались,
А точнее, ноги — ЦРУ.

Этот жест, сомнительный и гадкий,
Слабой головы побочный плод.
Мы ж его проверили до пятки:
Вроде, биография в порядке,
И отец, хоть русский, но — не пьёт.

Это ж происк мира сволочного:
На коньках нас удушить хотят!
Мы к ним — с Хельсинкской программой новой,
А они — занюхали Корчного
И растлили нам Большой Театр!

Мы уже имели горький опыт,
Корень зла нам нужно зрить ясней:
Помню, кое-кто в ладони хлопал,
Когда жмот и циник Протопопов
Для отвода глаз плясал Масснэ.

В мире слишком неспокойно стало.
Рейган вынул ядерный кулак.
Значит, бдеть нам надо неустанно,
Сделав вывод из Афганистана…
Да и в Польше нужен свой Бабрак!

Нет, всё-таки нам истина дороже:
Многое не ладится на льду.
Но должны сказать мы с вами всё же,
что на коньках стоим мы в пять раз тверже,
Чем в девятьсот тринадцатом году.

Но ещё победа неизбежна.
Мы же ведь их били под Москвой!
И в ответ на выпад зарубежный
Мы повысим нашу конькобежность,
Занявшись вплотную головой!

Я, может быть, сейчас скажу немного длинно:
Всему виною — прыжки с трамплина.
А дело в том, что год назад какой-то гангстер
В горах построил трамплин гигантский.
Я с малых лет, как к левитановым полотнам,
Припал душою к суперполётам.
Во сне летал и наяву я постоянно —
Ну, как Янковский у Балаяна
В тот роковой для меня день в Бакуриани
Уже я думал — рекорд в кармане.
Внизу стоит толпа и смотрит, рты разинув —
Сплошные кепки. А в них — грузины.
Судья толкнул меня вперёд и охнул слабо.
Сам стал зелёный, как флаг ислама.
Когда я прыгнул, под лопатку ткнулось дуло.
А сзади голос: «Вертай к Стамбулу!»
Я говорю: «Да у меня ж не «ИЛ, а лыжи!
Нас над границей собьют свои же!»
А он в ответ: «Да ты любому дашь здесь фору!
Жить хочешь, дядя — вертай к Босфору!»
…И как ракетчики не сбили нас обоих?…
Спасибо, мама, что я не «Боинг»!
Так пролетел я километров тыщу триста —
Причем, под дулом у террориста.
Видать, с напарником моим общались черти,
Но только вижу — внизу мечети.
Он соскочил, а я застрял в лимонных ветках,
На что и била их контрразведка.
Но я не выдал, не сболтнул, не брякнул всуе,
За что и как мы тут голосуем.
Я ЦРУшникам твердил в припадке бурном:
«Хочу обратно, к родимым урнам!
Хочу в свой край полей, лесов и дисциплины.
Там мой народ и там мои трамплины!»
Потом меня — всё это помню я до дрожи —
Постигла участь их молодёжи.
Конечно, кое-кто и там живёт шикарно,
Но я трудился, как папа Карло.
Так и погиб бы на чужбине я, как Овод,
Когда б не дальний наш газопровод.
К нему добрался я, поллитру хряпнул с горя
И — полз по трубам до Уренгоя.
Ну что ж, пошли валить стволы, кончай собранье!
Спасибо, братцы, всем за вниманье.

Дайте место, братцы, моему стиху —
Расскажу вам вкратце всё, как на духу:
Смутно помню батю, братьев на печи…
Батя мой в штрафбате пулю получил.
Я впитал наследство это с молоком:
Стать мечтал я с детства пулевым стрелком.
В драках, а не в спорах рос я, сорванец.
Сладок был мне порох, нежен был свинец.
Забывал я в тире хлеба благодать, —
Только б мне, задире, вдоволь пострелять!
Как краснел обильно, встретившись с бабьём!
Был любимым фильмом «Человек с ружьём»…
«Кабаны», «олени» рассыпались в дым.
Мне б не по мишени, мне бы — по живым!
Тренер матерился: «Ах, ядрёна вошь.
Ты не там родился, не тогда живешь!
Злоба так и шпарит! Давит, как печать…
В СМЕРШе б тебе, парень, маятник качать!»
Слышал не однажды и о нём самом:
Ох, и пострелял же он в тридцать седьмом!..
Шёл, забыв соблазны, к цели прямиком.
Стал я экстра-классным пулевым стрелком.
Не прощал обиды, но остался цел.
Белый свет я видел только сквозь прицел.
Титулы, медали, праздников шабаш…
Годы замелькали — вышел я в тираж.
Заглотну я ужин, плюну в потолок —
Никому не нужен пулевой стрелок!
С горя взял да запил, словно сыч, надут.
В террористы запись наши не ведут…
Я сосу ириски, я пасу коров —
Ну, а Папа Римский ходит жив-здоров!
Ах, Агджа — растяпа, шансы растерял!
Где б был нынче Папа, если б я стрелял?!
Рейган — канарейка президентом стал…
Где б был нынче Рейган, если б я стрелял!
Дом мне, что берлога, я ещё не стар.
Мне одна дорога — дуть в Афганистан!
Одного желаю, к одному стремлюсь:
Там я — постреляю! Там я — порезвлюсь!
Ну, а коль догонит пуля-западня, —
Кто-нибудь схоронит среди гор меня.
Почерк торопливый грянет в пару строк:
«Здесь лежит счастливый пулевой стрелок».