Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

   События неслись во весь опор,
И в баснях надолго расстался я с купчиной.
Гордеич… Лекция… «Контакт»… Прошло с тех пор
         Четыре года с половиной.
И вот Гордеича теперь мы застаем
В трактире с музыкой, вином и пьяным шумом.
   Купец беседует вдвоем
С Пров Кузьмичом, своим приятелем и кумом.
Кум, деревенский туз – он тоже нам знаком:
         О ком – о ком,
А уж о нем пришлось писать мне сколько басен!
Да что нам говорить о давней старине,
О том, как был кулак тогда для нас опасен?
Он нынче стал для нас опаснее вдвойне.
Кулак был под конем, и вновь он на коне.
И мне о нем писать еще придется много.
         Сейчас в трактире за столом
Кузьмич, беседуя с купчиной о былом,
О настоящем тож выпытывает строго.
Гордеич охает: «Ох-ох-ох-ох, Кузьмич!
         Хлебнули горя… Настрадались…
         Я так считаю: божий бич.
Но сжалился господь, – все ж лучших дней дождались.
         Что было? Вспомнишь, жуть берет,
Боялся, веришь ли, загадывать вперед.
         Прикинешь так – ан выйдет хуже.
Прожить ба как – не то что думать про доход.
         На шее петля, что ни год,
         То все затягивалась туже.
За спекуляцию пришлось сидеть раз пять.
Вот уж надеешься: с тюрьмой совсем расстался.
Ан, не успел чихнуть, как Загребли опять.
         Не знаю, как и жив остался,
         Как не оглох и не ослеп.
Отчаялся во всем… Не жизнь была – мученье!
И вдруг, негаданно-нежданно, облегченье.
         Явился этот самый нэп.
Сначала думалось: «Взамен оглобли – дышло,
         Ан, вышло…»
            «Эвона что вышло! –
Осклабился подвыпивший кулак. –
Вон на себя Москва какой наводит лак!
Опять же у тебя… опять забил подвалы…
         Вновь, слышно, входишь в капиталы.
Какого ж те рожна? Теперя знай одно:
         На лад былой – гони монету!»
«На лад былой, ох-хо!.. Вот то-то и оно,
         Что счастье наше не полно:
Нет главного… былой уверенности нету!»

Товарищ, погляди на них… хозяйским оком…
Пусть на Тверской они пасутся вечерком,
Пусть наливаются, скотинки эти, соком
   И покрываются жирком,
Пусть шерстью обрастут они! Зевать не надо,
А надо их стеречь, как мы их стережем,
   Грозя кнутом, а не ножом.
А должный срок придет, и мы все это стадо
   Как захотим, так обстрижем!

Отец Ипат венчал Вавилу бедняка.
За шесть целковых паренька
Условясь в брачные законопатить путы,
Он окрутил его с невестой в три минуты.
   Венчал – спешил, глотал слова,
Как будто сто чертей его толкали в спину, –
Дай бог, чтоб из молитв прочел он половину
      (И то сказать, ведь плата какова!).
Вавила парень был, однакож, голова.
      Облобызавшися с женою,
   Попу в протянутую длань
Он сунул трешницу. «Идем домой, Малань!»
«Стой! – батя взвыл, такой ошпаренный ценою. –
Да ты же, чертов сын, рядился как со мною?»
      «Как ты венчал, так получай!
      Вперед как следует венчай:
      Не сокращай наполовину!»
«А, вот ты, сволочь, как? – забрызгал поп слюной. –
Так чтоб тебе, рассукиному сыну,
Не видеть век добра с женой!
Чтоб сам ты окривел, живя с женой кривою!
Чтоб у тебя она подохла от родов!
Чтоб ты с полдюжиной детей остался вдов!
Чтоб ты…» Осипнувший от вою,
Благословлял отец своих духовных чад,
Суля при жизни им и после смерти ад
С мильоном ужасов, чертей и мук суровых…
За три недоданных целковых!
Случилось это все с десяток лет назад,
А вот что вышло  в пору нашу:
Вавила, выборный от местных прихожан,
Брал в церкви ценности – на помощь для волжан:
«А ну-ка, поп, давай серебряную чашу!
Для бога все равно, что серебро, что медь».
А поп шипел ему: «У, чтоб те очуметь!
Вот чаша… на… бери!..
      Противиться не смею…
На, недовенчанный… и подавися ею!»

Коль дан «ответ» в рассудке здравом,
Боюсь, рассудок не дорос.
Такой ответ мы с полным правом
Должны поставить под вопрос.

Мы здесь на этот счет упрямы:
Твердим про мелочи, дабы:
Не гнили мусорные ямы
И не валилися столбы.

Мы здесь гордимся, облекая
Почетом черный труд крота,
А там, подумайте, какая
Партийных взглядов широта!

Как не сказать тут (без злорадства,
Но чтоб от спеси излечить!),
Что широту от верхоглядства
Порою трудно отличить!

Был у нас товарец ходкий,
Смех над бабьей головой:
– Волос – долгий, ум – короткий! –
Это голос вековой.

Муж, нажравшись самогону,
Знал к жене одну лишь речь:
«Из-зу-ве-чу… по закону…
Ежли дура – не перечь!»

Мудрецов таких великих
Прежде было – пруд пруди,
Все понятий самых диких,
Хоть с крестами на груди.

Да и крест от дури тоже.
Одолей-ка эту тьму.
«Не учены, ела те боже!
Нам книжонки ни к чему!»

«А газеты и подавно.
Шут нам в этом баловстве!»
«До чего ж мы с кумом славно
Напились на рождестве!»

Вот деревня Маховище
Средь равнины снеговой, –
Словно в волчьем логовище,
В ней стоял кулацкий вой.

Ночь и темень без просвету.
Не избушки – ряд могил.
Кто ж от сна деревню эту
Вещим словом разбудил?

Кто, нарушивши обычай,
В зиму внес весенний шум?
Оказалось: не мужичий
А «короткий» бабий ум!

«Что нам делать с Марьей этой?!»
«Денег куры не клюют?»
«Привязалась тут с газетой!» –
Мужики, озлясь, плюют.

Закуривши козьи ножки,
Густо в нос пускают дым.
«Поищи другой дорожки.
Сунься к дурням… молодым!»

Марья билась, не сдавалась.
«Ну и черт же!» – «Баба – во!»
Наседала, добивалась
И добилась своего.

В Маховище – шутка ль дело? –
Повели там жизнь не ту.
«Слышь, в башке, брат, загудело,
Как прочли мне „Бедноту“!»

«Вот статеечка, к примеру,
„О посеве“, прямо шик!»
«И охотно дашь ей веру,
Потому – писал мужик:

Дескать, сеял без кадила,
Без кропила, без попов,
А земля, где сноп родила,
Уродила пять снопов».

«Вот она, наука, братцы!»
«Говорить на прямоту:
Сеешь хлеб – гляди не в святцы,
А в газету „Бедноту“!»

«Каждый в ей найдеть што-либо!»
«Прикопим ума с зимы!»
«Ай да Марьюшка! Спасибо!»

То же скажем ей и мы.