Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

В бессильном трауре немецкая столица,
   Повсюду траурные лица.
Что ни процессия, то – вот она, гляди! –
Колонна социал-прохвостов впереди,
Предатели! Трусы! Забейте ватой уши
И трауром густым закройте зеркала:
   Вы обнажили догола
Свой развращенный ум и слякотные души!
   Две силы разные теснят вас с двух сторон.
Ни тут, ни там не ждет вас прибыль,
Но вражеский кулак вам причинит урон,
А пролетарская рука сулит вам гибель.
О, жалостная тля, ты жалости ни в ком,
Ни в ком не вызовешь и никого не тронешь,
Ты, в траур обрядясь, сама себя хоронишь!
   Даря тебя своим презрительным плевком,
На твой позорный гроб бросаю первый ком!

   Фалей, лукавый грек, сквалыжный плут-купец.
   Корил носильщика Демада:
   «Обол? За этот груз? Опомнись, голубок,
   Корзина не ахти какая уж громада.
   Будь я моложе, сам я б снес ее домой,
   А ты – „обол“! Грабеж прямой!
А впрочем,
О чем мы зря хлопочем!
Не в деньгах, милый мой,
Не в деньгах счастье.
Я к беднякам привык питать всегда участье,
Да, на своем веку,
И долгом и суровом,
   Не одному, брат, бедняку
   Помог я… добрым словом!
   Обол, ты говоришь? Бери, мне все равно.
   Но слово доброе… оно…
   Э… Как, бишь, звать тебя? Демадом?
   Корзину снес бы ты, Демадушка, мне на дом,
   С посудою она с хрустального. Неси,
   Да не тряси.
   За бескорыстную услугу
   Три мудрых правила скажу тебе, как другу».
Польстясь на мудрые слова,
Простец-Демад себе на спину
Взвалил огромную корзину.
Пыхтя, кряхтя, едва-едва
Под тяжкой ношею волок бедняга ноги.
«Фу! – Одолевши треть дороги,
Носильщик стал. –
Передохну. Вконец устал.
Ну, что ж, – открой, Фалей, одно из мудрых правил!»
Фалей Демада не заставил
Ответа слишком долго ждать:
«Демад, не верь тому, кто станет утверждать,
Что для рабочего народа
Милее рабство, чем свобода».
«Вот на! – сказал Демад. – Какой же дуралей
Чушь эту утверждать осмелится, Фалей!»
Понес Демад корзину дале.
«Послушай, милый друг! – Так на втором привале
Демаду стал Фалей вещать. –
Коль кто-нибудь тебя попробует смущать:
Мол, богатеть куда как вредно, –
Что только бедняки способны жить безбедно,
Не зная ни хлопот, ни риску, ни потерь,
Ты этому… не верь».
«Благодарим на добром слове,
Хотя и это нам не внове!» –
Вздохнул с досадою Демад.
Пошли опять. Фалей наш рад:
«Сюда, Демад… Хе-хе… Вот ты и разумей-ка…
Сюда, в переднюю, направо, где скамейка…
Ну, что ж ты стал, как пень? Снимай корзину, что ль!»
«Постой. Успеется, – гудит Демад в передней, –
Делися мудростью… последней».
«Изволь, – заегозил Фалей. – Изволь, изволь…
Коль скажет кто тебе… Ну, все равно, что скажет…
Чего ты смотришь, словно зверь?..
Иной, брат, так тебе распишет да размажет…
А ты… не верь…»
Тут, изловчившися, Демад плечами двинул
Да оземь так корзину кинул,
Что только звон пошел от хрусталя вокруг.
«Друг, – полумертвому от ужаса Фалею
Сказал он, – пусть я околею,
Коль ты неправ, любезный друг…
Большое за твои три правила спасибо…
Слышь? Если скажет кто: в корзине, мол, теперь
Есть, кроме битого стекла, еще что-либо,
Так ты ему… не верь…»

«Культура старая. Хрустальная лампада».
Ну что ж. Культуре – исполать.
Но коллективного российского Демада
Фалеям нынешним уже не оседлать.
«Три мудрых правила»… Подобную мякину
Уже не пустишь в ход, чтоб жить чужим трудом.
Хоть все «культценности» Демад, согнувши спину,
Охотно понесет, но не в Фалеев дом,
А в дом свой собственный, который, по фасаду
Судить, Фалеев был, но перешел к Демаду!

Самодуров вроде Белых
Развелось у нас – беда!
Много их, ребяток смелых,
Ждут сурового суда.

Вот они орут площадно:
«Упеку!.. Сгною!.. Мал-чать!»
Раскрывай их беспощадно,
Пролетарская печать!

Посвящаю эти строчки
Всем собратьям по перу:
– Присылайте мне «цветочки»,
Я в «букет» их соберу.

Сволочь каждую отметим,
Воздадим ей «похвалы»,
Чтоб потом букетом этим
Подметать в тюрьме полы!

   Вы полюбуйтесь, что за франты
   Лакеи верные у госпожи Антанты.
   Рабочие кричат им издали: «Эй, эй!
Чего вы, ироды, копаетесь? Живей!
Пора всеобщую начать нам забастовку!»
«Нет, ни за что! Нет, нет! –
Лакеи им в ответ. –
Намедни поднесли мы барыне листовку,
В которой наплели вы дикой ерунды,
Так барыня, когда листовку в руки взяли
И прочитали всё: „Нехорошо! – сказали, –
Держитесь далее от уличной орды.
Всё это варвары, всё дураки и дуры,
Они – вне общества, прогресса и культуры!
Пора на цепь их посадить!“
Все это барыня сказавши, стали хмуры
И не велели к вам ходить!»

Собачек комнатных, товарищи, видали?
Породистые есть, носящие медали.
Впридачу блеска их собачьей красоте
Им вяжут бантики на шее и хвосте
И проманежиться на свежем ветерочке
Их водят барыни на шелковом шнурочке.
Вот Вандервельде! В нем болонку узнаю,
Которая медаль и бантики носила.
Так допустимо ли, чтоб барыню свою
Такая стерва укусила?!

Опять – прорыв и одоленье.
Бойца неграмотного нет!
Орлам сивашским поздравленье
И мой восторженный привет!

Враги, дивясь такому чуду,
Завоют: «Дети – не в отцов!»
А я с двойным усердьем буду
Писать для этих молодцов.

Дорогу пламенным идеям!
Какая радость жить, борясь,
И с новым красным грамотеем,
Евтеем, Силою, Авдеем,
Держать упроченную связь!

Гений шествует за гением!..
– Эй, послушайте, юнцы,
«Пролетарским» самомнением
Зараженные певцы!

Я с тревогою сторожкою
Наблюдал ваш детский рост.
Вы пошли чужой дорожкою,
За чужой держася хвост.

Увлекаясь «стихопластикой»,
Возведя в канон – «курбет»,
Вы дурацкою гимнастикой
Надломили свой хребет.

Вы, привив себе клинически
«Пролеткультовский» порок,
Дали визг неврастенический
Вместо мужественных строк.

Брюсов, Белый и Компания,
Вот какой шмелиный рой
Втиснул ваши начинания
В свой упадочный настрой.

Яд условности и сложности
В души юные проник,
Замутив до невозможности
Пролетарских дум родник.

Отравив себя отравою
Опьянительной и злой,
Вы кичитеся лукавою
Буржуазной похвалой.

Сквозь смешок пренебрежения –
Лести каверзной прием:
«Да! Вот это – достижения!
Браво, Кузькин! Признаем!»

Кузькин пыжится, топорщится,
Сочиняет: «Бил бы лбом!» –
У станка читатель морщится:
«Ах, едят те!.. Бил!.. Был!.. Бом…»

Для земного пролетария
Тошен вид твоих красот.
Кузькин! Ждет тебя авария!
Снизься с дьявольских высот!

Иль непонятым прелестником
Ты умрешь в конце концов
Однодневкою, предвестником
Новых, подлинных певцов!