Демьян Бедный - Том 3. Стихотворения 1921-1929

Купчиха горестно над чашкою вздыхала.
Гордеич разбирал газету по складам:
«Ка-пи-ту-ля-ци-я… Ле… Ле-ни-на». Слыхала?
Что б это значило? Все смыслу не придам.
Ка-пи-ту-ля-ци-я… Уж эти мне словечки!
Опять налог аль что? Так прямо б говорить.
   Семь шкур дерут с одной овечки.
То стригли, а теперь, никак, уж будут брить?
Пойти на лекцию? Послушать, что ль? Занятно.
Такого отродясь словечка не читал.
   На звук, так вроде бы приятно:
Ка-пи-ту-ля-ци-я… Похоже: капитал.
Был капитал, да сплыл. Все обобрала шпанка.
Все, все захвачено проклятой голытьбой.
   Идти случится мимо банка,
Так не владеешь сам собой!
Где фабрика моя? Завод? Лесные склады?
   Свели хозяина на ноль.
Прибрали все к рукам, всем завладели, гады.
   Ввели приказчичий контроль.
Не разберешь теперь: убыток аль прибыток?
   У самого себя воруй.
Дают по мелочи в неделю на прожиток.
   Живи, пируй.
   Не жизнь – раздолье.
   У, черти, взять бы вас в дреколье!
Что, мать, с тебя возьмешь? Ты – баба, ты – глупа.
Тебе в усладу брех монаха иль попа.
Ты хоть утешишься, сходив на богомолье.
   А каково, скажи ты, мне?
Куда свое я горе дену?
Молиться у Кремля ободранной стене,
Когда мне хочется башку разбить о стену?
Какой по смерти ад, коль жить пришлось в аду?
   Кажинный день несет тревогу.
Подай скорей сюртук. На лекцию пойду.
Ка-пи-ту-ля-ци-я… С ума сойдешь, ей-богу!

   Гордеич с лекции вернулся.
Купчиха подала на стол того-сего.
   Но опечаленный купец ни до чего
Рукой не прикоснулся.
«Ну, что же ты не ешь?»
      «Отстань. Не до еды»:
«На лекции-то был?»
      «Был. Утешенья мало.
Хоша б какой-нибудь был выход из беды.
Хоша б какой-нибудь. Все вижу я, пропало,
      Весь свет сошел с ума.
      Суди сама.
   Вхожу я, значит, в помещенье.
      М-мое почтенье! –
   Обшарил глазом все концы:
   Все свой народ – тузы, купцы!
Гляжу на каждого. По роже по угрюмой
Видать: пришел, как я, с одной и той же думой
«Ка-пи-ту-ля-ци-я!» Как это понимать?
Надеяться ль на что? Аль никакой надеи?
Вернут хоть что-нибудь нам эти все злодеи
Аль с нас последние портки начнут снимать?
Сижу. В ушах звенит. В глазах рябит от света.
Вздыхаю: «Господи, чем я твой гнев навлек?»
Вот вышел этакий пред нами фитилек.
А вот, поди ж ты, член Центрального Совета.
Мужчина в возрасте, а с виду неказист:
   Безусый, вроде гимназист, –
В хороший магазин не взял бы и в мальчонки:
Годится, скажем так, для мелочной лавчонки
   Не то чтоб парень из заик:
   Язык как следует подвешен.
   «Я, – лепортует, – меньшевик!»
   Обрадовал! Признаться, грешен,
Большевика б хотел послушать я хоть раз.
   Товар мне нужен без подделок.
   А этот, видно и на глаз:
   Не большевик, породой мелок!
Весь ходит ходуном. Бьет кулаками в грудь.
   Не разговор – какой-то танец.
Ты что же думаешь? Я понял что-нибудь?
   Я, мать моя, не иностранец.
Ты речь со мной веди по-русски. Вынь – положь,
А я уж разберусь, какая в чем подкладка.
С «капитуляции» одной кидает в дрожь,
А тут что ни словцо, то новая загадка!
   «Дипломатический… оркестр»,
   «Коммунистический… секвестр»,
   Да «девальвация»,
   Да «реставрация»,
Да… дьявол сам не разберет:
Что, собственно, к чему и кто кого дерет.
«Капитуляция» – позиций, значит, сдача.
Выходит: Ленина постигла неудача.
Что сила богачей есть – «абсолютный факт».
И Ленин с нами-де готов вступить… в «контакт»!
Скажи, пожалуйста! Мы, значит, входим в силу.
Спасибо за… «контакт». Учены на былом,
И без «контакта» нас вогнали уж в могилу,
Ну а с «контактом» что ж? Проткнут еще колом?
Нет, брат, втирай очки какой-нибудь там дуре.
Зря перед нами стал себя ты утруждать.
   Мы на своей узнали шкуре,
   Чего от Ленина нам ждать.
   Послушал лекцию. Спасибо.
   Зря только ввел себя в расход.
Я думал, дельное расскажут мне что-либо,
А он… меньшевики никчемный, впрямь, народ, –
   Нет ни силенок в них, ни смысла.
   Да ты почто так, мать, раскисла?»
   «Ну, что же ты не ешь?»
                   «Ты со своей едой!
Поели… Будет с нас… Я ль не был мастер кушать?!.
   „Контакт“, хе-хе, огня с водой!..
А как бы все-таки мне Ленина послушать?!»

   Корней Гордеич… Боже мой!
   Давно забыл дорогу к банку.
Напялив пальтецо дырявое, зимой
На рынок саночки тащил он спозаранку.
За грошевой барыш судьбу благодаря,
До часу позднего топтался у ларя,
Но, потеряв давно купецкую осанку,
В душе, однакоже, надежды не терял,
Что беды все пройдут, как наважденье злое:
   «Вернется времечко былое!»
Свои надежды он супруге поверял.
В квартире, новыми жильцами уплотненной,
   Имея комнату одну,
По вечерам купец мечтою затаенной
Подбадривал себя и утешал жену:
   «Слышь, не серди меня, старуха.
Пустыми вздохами наводишь только жуть.
Все знаю, вижу сам. Ну, голод, ну, разруха.
По-твоему, беда. По-моему, ничуть.
Поди, не мы одни с тобой спадаем с тела.
   А ты б чего хотела?
Обилья общего? Что хошь, то выбирай?
   Хоть обожрися всякой сластью?
Чтоб говорили все, что вот не жизнь, а рай
Под этой самою… антихристовой властью?
Умом ты, мать моя, всегда была слаба.
Да в этой нищете и есть вся заковычка.
Вот как натерпится вся эта голытьба
Да вспомнит наши-то, хозяйские, хлеба,
Тут и проснется в ней холуйская привычка;
Сумей кормежки ей не дать, а посулить, –
К хозяевам она начнет валом валить.
Польстясь на сытый корм и на хмельное пойло.
Все клячи тощие придут в былое стойло
   И, увидав хозяйский кнут,
   Уже брыкаться не начнут,
А, ублажая нас усердным прилежаньем, -ѓ
Хоть до смерти их всех в упряжке загони! –
На брань и окрики хозяйские они
Ответят ласковым, любовным, робким ржаньем.
У, псы! Дождаться б лишь до этакого дня,
   Так вы поржете у меня!
По рылу каждого, ха-ха, собственноручно!
Посмей лишь кто дерзнуть. Как муху… в кипяток!..
М-да… Размоталась жизнь, как шерстяной моток!..
   Дел никаких… Без дела ж, ой, как скучно…
Винца не сыщешь, мать?.. Хотя б один глоток…»
   Купчиха слушала, закутавшись в платок,
         И что-то шамкала беззвучно.

   События неслись во весь опор,
И в баснях надолго расстался я с купчиной.
Гордеич… Лекция… «Контакт»… Прошло с тех пор
         Четыре года с половиной.
И вот Гордеича теперь мы застаем
В трактире с музыкой, вином и пьяным шумом.
   Купец беседует вдвоем
С Пров Кузьмичом, своим приятелем и кумом.
Кум, деревенский туз – он тоже нам знаком:
         О ком – о ком,
А уж о нем пришлось писать мне сколько басен!
Да что нам говорить о давней старине,
О том, как был кулак тогда для нас опасен?
Он нынче стал для нас опаснее вдвойне.
Кулак был под конем, и вновь он на коне.
И мне о нем писать еще придется много.
         Сейчас в трактире за столом
Кузьмич, беседуя с купчиной о былом,
О настоящем тож выпытывает строго.
Гордеич охает: «Ох-ох-ох-ох, Кузьмич!
         Хлебнули горя… Настрадались…
         Я так считаю: божий бич.
Но сжалился господь, – все ж лучших дней дождались.
         Что было? Вспомнишь, жуть берет,
Боялся, веришь ли, загадывать вперед.
         Прикинешь так – ан выйдет хуже.
Прожить ба как – не то что думать про доход.
         На шее петля, что ни год,
         То все затягивалась туже.
За спекуляцию пришлось сидеть раз пять.
Вот уж надеешься: с тюрьмой совсем расстался.
Ан, не успел чихнуть, как Загребли опять.
         Не знаю, как и жив остался,
         Как не оглох и не ослеп.
Отчаялся во всем… Не жизнь была – мученье!
И вдруг, негаданно-нежданно, облегченье.
         Явился этот самый нэп.
Сначала думалось: «Взамен оглобли – дышло,
         Ан, вышло…»
            «Эвона что вышло! –
Осклабился подвыпивший кулак. –
Вон на себя Москва какой наводит лак!
Опять же у тебя… опять забил подвалы…
         Вновь, слышно, входишь в капиталы.
Какого ж те рожна? Теперя знай одно:
         На лад былой – гони монету!»
«На лад былой, ох-хо!.. Вот то-то и оно,
         Что счастье наше не полно:
Нет главного… былой уверенности нету!»