Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

Зачем ты уехала, Сьюзин?
Померкли мои берега.
На землю, на бедную землю
Ложится вечерняя тень,
И гаснет звезда, не успев разгореться.

Куда ты уехала, Сью?
Ложатся вечерние росы
На бедную землю мою,
И нету ответа.

Ни весен,
Ни писем,
И осень умрет за окном,
И вряд ли, я думаю, сблизим
Стаканы с венгерским вином.
Да я и не думаю ждать:
На черной озерной воде
Нельзя отогреться звезде,
И гаснет звезда, не успев разгореться.

Вот холода начались.
Нынче с утра Балатон
В белом —
А клен в золотом,
Млечен —
А мол молчалив.

Каждый ларек заколочен,
Шелест рождают шаги,
Осень —
Косматая псина
Мерно бредет у ноги.

Тусклое золото клена.
Что это? Дерева крона?
Или в зеленой глуби
Шхуна лежит,
и мерцает угрюмо
Золото возле разбитого трюма —
Кроны, дукаты, рубли?..

Клены,
Платаны,
Дубы.

Каждый ларек заколочен,
И одинок, одиночен
Голос осенней любви.

Оттого ли, что нынче фазаны
Дважды встретились мне на пути,
Я подумал про дикие страны,
Где фазану непросто пройти.

Там ни зайцу, ни утке не мило,
Там царит с незапамятных пор
Царь природы, угрюмый громила,
И в зайчишку стреляет в упор.

Что за червь его, сирого, гложет?
От какой он свихнулся тоски?
Почему допустить он не может,
Чтобы кряква жила по-людски?

Чтобы попросту, а не отважно
Выплывала в положенный час,
А за нею так стройно, так важно
Пять утят — мимо нас, мимо нас…

Над зарослями тростника
Осенний ангел пролетел,
И сник и пожелтел
Тростник.

Осенний ангел остудил охоту
Играть в слова
И пробудил в уме
Готовность не сказать чтобы к отходу,
Но все ж к приходу холода
И тьме.

Пора, приятель, подводить итоги!
Что вечны мы, так это люди врут.
И я пришел к заброшенной протоке
Считать цыплят.
(По осени и труд.)

И, задевая облака,
Осенний ангел пролетел,
И тень скользнула надо мной,
Над зарослями тростника,
Над вымышленною страной, где гуси,
Где вместо чучел ветхие бабуси,
Чтоб отогнать скворцов от винограда,
В дырявые кастрюли вяло бьют,
Где кроют крыши, спят, едят и пьют,
И над реальною страной, где надо
Считать цыплят, которых вовсе нет,
И пялить черный глаз на белый свет
А он двоится.

Двоится и тростник, озерный злак.
Но треск какой-то в тростнике таится,
Какого-то разряда тайный знак.
Или разлада?..

Скоро, скоро будем дома,
Скоро, милая жена!
Вон за озером на горке
Церковь старая видна.

Знаю, в церкви той потемки,
Там святых пробрала дрожь.
Зато в нашей комнатенке
Хорошо-то до чего ж!

Скоро, скоро будем дома
Чай вприкуску попивать,
А напьемся хорошенько —
И скорее почивать.

Скоро, скоро, да не сразу,
Поскорее, да не вдруг.
Ах, вприкуску — не вприкуску,
Лишь бы сладко, милый друг!

Опять, как позапрошлого весной,
Встречаю май в деревне,
Которой обеспечено в июне
Стать центром европейского купанья.
По воскресеньям
И ныне наезжают гимназистки
В автобусах агентства путешествий —
Все в брючках, все с транзисторами, все
Акселерированно взрословаты,
И все кричат шалаво: «Ютка! Ютка!»
Не понимаю почему,
Но в каждой группе заводила — Юдит.

Слово «гимназистки»
Любезно языку и соблазняет
Употребить александрийский стих,
И это сознавать — занятно.

И мимо этой крашеной скамьи
Они идут растянутою цепью,
Влекомые какой-то чудной целью,
Настроенные на одну волну.
И на одной волне
транзисторы вещают,
Что обеспечивает постоянство
И безотказность руководства мной
Со стороны большого мира.

Где же Юдит?
Да вот она, скакунья. Некрасива,
Но до чего приязненна! Промчалась,
И сразу видно, как ей хорошо
И как охота
Все достопримечательности мира,
Все радости обещанной планеты
Решительным наскоком захватить
И раздарить подружкам.

Юдит!
Может быть, что-нибудь будет?
Будет большой пароход…
В узенькой душной каюте:
— Юдит,— скажу тебе,— Юдит,
Вот мы с тобой и одни…

Или так:
— Мини-юбка,
Люби меня, Ютка!
Дайте, граждане, ответ:
Юдит блудит или нет?

Умею.
Ну хорошо, мой милый, а теперь
Притормози свои автоматизмы,
Оставь слова и в памяти оттисни
Разгоряченность девочки чужой.
Кстати, Юдит в брюках,
И, значит, милый друг, в твоем стихе
Не ночевала правда жизни.

(Большая правда жизни!)

Увозит
Могущественный «Икарус» девчат.
Сейчас они поедут понимать
Модерные скульптуры у мотеля,
А после, полагаю,
Поставят их автобус на паром
И повезут куда-то там туда.

И тихо в этом мире до поры.
И пар над озером восходит.
И солнышко, которому Икар
Паром предпочитает в наше время,
Обиды не выказывает, грея
Сидящего на крашеной скамье.

Человек один сидит,
Втихомолку шутки шутит,
Имя ласковое — Юдит —
В сердце дудочкой дудит.

Пир удался, но ближе к утру
Стало ясно, что я не умру,
И умолкла воронья капелла;
И душа задремала без сил,
А потом ее звук воскресил —
То балканская горлинка пела.

Я очнулся; был чудно знаком
Голос птицы с его говорком,
С бормотаньем нелепых вопросов;
И печаль не была тяжела,
И заря желторота была,
И постели был краешек розов.

Там, в постели, поближе к окну,
Дочь спала и была на жену
Так похожа, что если б у двери
Не спала, раскрасневшись, жена,
Я б подумал, что это она,
А подумал: не дочери две ли?

Пировалось всю ночь воронью,
Воронье истязало мою
Небессмертную, рваную душу,
И душа походила на пса,
Что попал под удар колеса
И лежит потрохами наружу.

Но возникли к утру на земле
Голос птицы, тетрадь на столе,
И строка на своем полуслове,
И на девочке розовый свет,
И болезни младенческий след —
Шрамик, оспинка около брови.

Этот мир был моим — и знаком
Не деталью, а весь целиком,
И лепился любовью и болью,
И балканская птица была
Туркестанской — и оба крыла
Всё пыталась поднять над собою.

Снова жирные цыгане,
Дети солнца и земли,
На виоле, на цимбале
Заиграли, завели.
Примаш[6] песню заорал,
Шайка-лейка подхватила,
Что-то к горлу подкатило,
Закачался дымный зал.

Баста, кончились туристы,
Оскудел приток валют,
Остается местный, честный
Муз ценитель неизвестный,
Потребитель скромных блюд.

Всё, капут, конец сезона,
Местный люд пришел к огню,
Подают ему меню,
Выбирает он резонно.

Лить дождям — не перелить,
Время жажду утолить,
Песен не перепиликать,
Скрипок не перепилить!