Джон Донн - Стихотворения и поэмы

Внимай, о зависть! Джулию мою
Разоблаченью ныне предаю!
Она всегда злословит и клевещет,
Стремясь невинным нанести бесчестье,
И даже, говорят, она порой
Друзей ближайших жалит клеветой.
И пламя ревности она не хуже
Раздуть умеет в разъяренном муже,
А в паутину сотканных сетей
Ловила даже собственных детей.
У этой сплетницы одна забота —
Ей лишь бы только очернить кого-то!
Будь жив Вергилий, слывший жен бичом,
Уж он пронзил бы Джулию пером.
Ее глаза горят, как у Химеры,
И ярость в ней рождается без меры,
И, как бы переняв вороний крик,
Зловеще каркает ее язык.
Как Тенаруса страшное зиянье,
Живому смерть несет ее дыханье!
Она обычно портит всем обед,
Интересуясь тем, что ест сосед,
На Орк ее походит разум злобный,
Для черных замыслов весьма удобный.
В нем хитрости, обман, коварство, лесть,
И мерзостей и каверз там не счесть.
Она равно находит наслажденье
И в клевете, и в клятвопреступленье!
И, как в луче пылинки мельтешат,
В мозгу мыслишки жалкие кишат.
Нет, я не трус, но все ж признаться надо,
Что Джулия страшней любого яда.

Вреда я не желаю ни шуту,
Ни лорду, ни калеке на мосту,
Ни рыцарю, судье иль шарлатану,
Ни плуту, ни в отставке капитану,
Ни рогоносцу… Я строкой своей
Заплывших жиром не хлещу свиней.
Клеветником я не был и не буду,
Хоть сам, признаться, вижу их повсюду.
И кары не страшусь – ведь мой рассказ,
Клянусь, о лорды, не заденет вас!
На днях верхом старик с женою ехал…
Я их нагнал, и началась потеха:
Она была собою недурна
И, вероятно, для утех годна.
Вдруг вижу – муж распутный обернулся
И к женке с поцелуем потянулся.
Супруг, конечно, ехал впереди,
А дама помещалась позади.

Чтоб завести знакомство, очень скоро
Со стариком я начал разговоры.
Я спрашивал: болеют ли чумой,
Купцы ведут ли на таможнях бой,
И что в Виргинии, и, нам на горе,
Уорд пиратствует ли в Южном море,
И как на бирже лондонской дела,
Той, что открыта лишь на днях была,
Закончены ль Олдгейтские ворота,
Торговцев много ль перешло в банкроты.
Но он в ответ был сумрачен и горд,
Как до лохмотьев обнищавший лорд.
Лишь да и нет бормочет – не иначе…
Тут я о прибылях беседу начал;
Тогда он малость развязал язык:
«Эх, добрый сэр, – так мне сказал старик, —
В делах и двор, и город пошатнулись…»
(Тут мы с его женой перемигнулись!)
А он ораторствовать продолжал
И наше время гневно обличал.
Он говорил, что все отменно плохо,
Хвалил он только Эссекса эпоху:
«То был поистине великий век!
И нынче славы жаждет человек,

Но пыл его расчеты охлаждают,
О подвигах и думать не желают.
Ростовщиков кругом полным-полно,
Повсюду сводни, шлюхи и вино,
Лишь королевским фаворитам льготы,
А бедняки без хлеба, без работы.
И так у многих прахом жизнь идет:
Сперва он еле на ноги встает,
Но минет год, и он уже банкрот».
От злости он все больше распалялся
И мне почти изменником казался.
Он утверждал, что нынче нет стыда:
Когда во храме служат иногда
Молебствие во здравие лорд-мэра,
Толпа вопит «Аминь!» без всякой веры.
Не знаю, до чего б дошел старик,
Но тут, как избавленье, вдруг возник
Вблизи гостеприимный облик зданья
Таверны, где гостили горожане.
Я предложил ему сюда зайти
Немного подкрепиться по пути.
А он был полон злобы и печали,
Как будто их в дороге обокрали,
И грубо отказался, хоть жена

Твердила, что она утомлена.
Что ж было делать? Тут я с ним простился,
Но адрес все-таки спросить решился,
Он дал и посулил стакан вина,
Но больше обещала мне жена!

Увериться, что верных женщин нет,
Увы, с тобой мне довелось, мой свет!
Я размышлял: «Ужель она так лжива,
Лишь оттого, что так она красива?»
И юной прелести ли это знак,
Что ты не ладишь с правдою никак?
Ты думаешь, что небо глухо, слепо
И с рук сойдет тебе обман нелепый?
Ужель все клятвы – дымка над водой,
Что ветер вдаль уносит за собой?
Иль в женском знойно-ледяном дыханье
Нам жизнь и смерть предречены заране?
И кто бы вообще подумать мог,
Что нежных слов струящийся поток
И вздохи, что навек сердца скрепляют,
И сотни клятв, что слезы исторгают,
И сладость поцелуев на устах, —
Что все это блаженство – только прах?
Ты в долг брала, чтоб откупиться штрафом?
О да, теперь я думаю со страхом,
Что все ты говоришь наоборот,
И ложь твоя меня уж не проймет.
Хоть женщины стремятся к наслажденьям,
Тебя одну считал я исключеньем!
Любимая, хоть ревность жжет мне грудь,
Я сам тебя влеку на страшный путь…
Но верю, что скорее в небосводе
Погаснет солнце, смерть неся природе,
Скорее реки потекут назад
Иль Темзу летом льды загромоздят,
Скорей изменится земли движенье,
Чем ты свое изменишь поведенье.
Но кто же тот, кому, не чая зла,
Доверить наши тайны ты могла?
Из-за него теперь пришлось нам туго,
Мы сгоряча во всем виним друг друга.
Кому-то наши речи и сейчас
Доносит он, подслушивая нас.
Пусть, заклеймен проклятьем окаянным,
Он бродит Каином по дальним странам,
И пусть его преследует нужда,
Изобретательная, как всегда,
Пусть от него любой отводит взоры,
Пусть сам он изнывает от позора,
Пусть Бога отвергая, он живет,
И в муках, нераскаянный, умрет.
Пусть волки это сердце растерзают,
Пусть коршуны глаза повыдирают,
Пусть кабаны кишки его сожрут,
А злой язык пусть вороны склюют,
И пусть грызут дворцовые собаки
Его застывший труп, сшибаясь в драке!
Теперь конец проклятьям! Пусть любовь
Во мне, как пламя, возникает вновь,
И в этом верном рыцарском служенье
Пусть днями станут краткие мгновенья.
Так радует художника всегда
Не результат, а самый ход труда.
С тех пор, как ты любовь мне подарила,
Я стал хвалить все то, что ты хвалила:
Попав на пьесу или маскарад,
Актерам тем же был я хлопать рад,
Но, слово дав себе держаться скромно,
Вдруг в дерзости срывался неуемной.
И постепенно стал я понимать,
Что, как недуг, любовь легко поймать.
Мы дорожим как высшим счастьем ею:
Найти легко, а сохранить труднее.
В одно мгновенье ты любовь зажег,
А как сберечь потом на долгий срок?

Свиданьем первым, сведшим навсегда,
Желаньями, что вспыхнули тогда,
Надеждами без утоленья, всею
Решимостью, которую имею,
Взаимностью – и памятью о днях
Гонений, о ловушках, о врагах —
Молю тебя бесслезно… Но во имя
Любви, не уничтоженной ни злыми
Наветами, ни яростью отца,
Во имя клятв, которым нет конца,
Я заклинаю, я переклинаю
Все наши клятвы прежние… Я знаю:
Преступней, чем уехать одному,
Я поступлю, коль в путь тебя возьму,
Ведь путь опасен. Не скорби душою —
Не будь пажом, останься госпожою.
Останься госпожой, благослови
Меня в дорогу манием любви

И знай, что даже смерть нас не сумеет
Разъединить: душа к душе приспеет.
Ведь красота не обуздает шквал,
Любовь не усмирит девятый вал,
Не сможет нежность укротить Борея, —
Припомни, как погибла Орифея, —
Он в клочья растерзал ее, любя.
Воистину безумие – тебя
Опасности подвергнуть понапрасну.
В разлуке – души слитны и согласны.
Пойми, как простодушен твой расчет:
Наряд пажа, как раз наоборот,
Лишь привлечет вниманье к стройной стати,
Столь женственной и в юношеском платье.
То будет не обман – самообман.
Болван, как он ни вырядись, – болван;
В миг полного затмения Селена
Селеною пребудет неизменно.
Французы – мастера таких затей,
Хлыщи, хамелеоны всех мастей,
Развратники, венерики, притворы —
Разоблачат неловкого актера
И ни на шаг проходу не дадут.
А итальянцы, как известно, чтут
И мальчиков – лишь были бы смазливы.
Как содомиты, бросятся ретиво
На ангела… Голландец пристает
К кому угодно, если перепьет,
А пьян он вечно. Как унять злодея?..
Останься! Англия – вот галерея
Для медленных прогулок той, что ждет,
Когда Господь на небо призовет.
Мои удачи пусть почаще снятся
Тебе в такие ночи, но бояться
Огласки, как и прежде, ты должна.
Ни похвала, ни брань мне не нужна,
Публичных славословий иль проклятий
Я не хочу! И не сгоняй с кровати
Служанку диким воплем: ох! ох! ох!
Любимый рухнул на альпийский мох!
Ограблен! ранен! схвачен в плен и пытан!
Таких речей итог давно испытан:
Накликаешь! Решит Зевес, что мне
В былом – любви достаточно вполне.

Я в небе измененья наблюдаю,
А сам разнообразье отвергаю
И не делю со многими любовь…
Но только новизна волнует кровь.
Ведь солнце, золотой властитель света,
Преображая тусклые предметы,
По зодиаку движется вперед
И, кончив старый, входит в новый год.
Вселенная подвластна измененью:
Лишь в нем одном источник наслажденья
Прозрачнее всего реки поток,
Где он широк и путь его далек,
Пруд может быть приятною картиной,
Но он гниет и зарастает тиной.
Не говорите мне, друзья, о ней,
Что лишь она достойна быть моей.
Ее желанной сделала природа,
Пожалуй, для всего мужского рода, —
Я первый бы презреньем заклеймил
Того, кто бы ее не полюбил,
Я жизнь готов отдать, в любви сгорая,
Но, как хотите, я не понимаю,
Зачем служить я должен лишь одной,
Не смея и помыслить о другой?
Нет, мне не по душе закон такой!
Я белокурой нынче околдован,
Сияньем золотых волос я скован,
Взор нимфы обольстил меня, увлек…
Я даже бы в могилу с нею лег!
Но и смуглянка может стать любимой,
Ведь речь ее влечет неодолимо.
В иных, хотя достоинств этих нет,
Но тоже привлекает некий свет,
И хоть они не блещут красотою,
Зато пленяют мыслей чистотою,
И тут нас соблазняет, так сказать,
Сама попытка их завоевать.
А нашим предкам счастье улыбалось:
Измена там виною не считалась,
Кого желал, ту делал ты женой,
Ты мог владеть красавицей любой:
Женились на сестре и на кузине,
Как водится у персов и поныне.
Храня свое достоинство всегда,
Там дама сразу говорила: «Да!»
Совсем не то теперь уже на свете:
Доверчивость заманивают в сети,
Забыт природы благостный закон,
Хоть предками священно чтился он,
И хартия свобод ушла в забвенье,
И стали мы теперь рабами Мненья.
Чудовище ужасное оно,
Нам с ним – увы! – считаться суждено:
Оно веленьем моды непреклонной
Диктует нам и нравы и законы,
Неся любви непоправимый вред,
И прежней силы у любви уж нет!
Амур теперь зачахнул и смирился,
Могучих крыльев он своих лишился,
Утратил лук тугой с колчаном стрел,
Которыми сердца разить умел.
Как мало тех, кто нынешней порою
Остался в дружбе с вольностью былою!
Сторонники низвергнутой любви,
Они хранят ей преданность в крови —
И, нынешние обходя запреты,
Дают ей вечной верности обеты.
В их лагерь, скромный рыцарь, встал и я,
И не уступит им любовь моя.
Я радость нахожу в таком служенье,
Готов я исполнять ее веленья,
И, данный лишь одним движеньем глаз,
Мгновенно сердце выполнит приказ.
Наступит некогда иное время,
И я отвергну тягостное бремя:
Не вечно рабство, должный срок пройдет,
И лучший век свободу нам вернет.
То, что дало нам времени теченье,
Не так легко поддастся измененью,
Страстей мгновенных схлынет суета,
С достоинством сольется красота,
И, ежели в одной найдется счастье,
Навек мы будем у нее во власти.