Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

Уже полсолнца в море. Так олень,
бросаясь вплавь, по грудь уходит в воду.
Но тополя мегрельских деревень,
как девушки, толпою ждут захода,

наряженные в шелест во весь рост.
Когда закат весь пурпур свой засолит,
он из-за брызг седых морских борозд
по розе к каждой ма́кушке приколет.

С мотыгами стоят крестьяне в ряд.
И, до зари не нашумевшись вдоволь,
трепещущие тополя стоят.
Что дом — то двор, и сумерки, да тополь.

Бывало, состязаясь с соловьем,
под тополя такие звал я музу.
Теперь не то: не тополь воспоем —
засеянный гектар под кукурузу.

Передвигаясь по его ковру,
колхозники в поту поют «Надури».
«Надури» было дедам по нутру
и нам в работе, дружной по натуре.

Лишь соловей, усевшись вдалеке, —
единоличник в доле щекотливой, —
трещит вовсю на сливовом сучке,
весь истекая мленьем спелой сливы.

Приморский ветер остужает грудь
певца с огнем неугасимым в зеве,
и руки вместе силятся сомкнуть
разросшиеся тени и деревья.

В сторонке, злобы доверху полна,
клянет старуха век, что так напорист,
и, отгоняя дали с полотна,
вдали на всех парах проходит поезд.

Своя печать на всем вечернем есть.
Осмысленней с полудня солнца пламя.
Закат, как свеженачатую десть,
исписывает ширь полей лучами.
Испариною вяжущей маис
мог оттянуть бы час повечеренья,
но полем с моря ходит легкий бриз,
и вечер в ветре входит в испаренья
и входит в лес. И он шумит вверху
о старине и жалуется с дрожью:
«Не чтут межи, обидели соху».
Вдруг, изогнувшись, тополь помоложе
выбрасывает ветру вслед аркан.
Напрасный труд — времен не остановишь.
Но целый лес, поддавшись на обман,
встает за ним толпой, как на чудовищ.
«Накрывшись общей шапкой облаков,
куда вы строем ломитесь отсюда?
Давайте людям топливо и кров,
служите нам, не то вам будет худо».
А лес в ответ: «Что толку от машин?
Порубленные рощи, рельсы, шпалы.
Баклан, где сесть, не сыщет мочажин,
по росчисти сквозной летя устало.
Осоки обезводевшую топь
обвоют овдовевшие лягушки.
И паровоз, вдали рассыпав дробь,
приблизившись, обдаст дыханьем пушки.
Косяк гусей взметнется в вышину.
До Очамчир идет пути прокладка
по жидкому когда-то зыбуну.
Кому-кому, а нам ничуть не сладко».

Пастух пригнал быков на водопой.
Речное устье клином входит в море.
Топ по мосту, мычанье, разнобой.
В деревне рядом — скрип ворот в затворе.
Со дна реки на водяную гладь
всплывает перевернутое стадо.
Прощай тенями стланная кровать, —
ходи кругом, когда уснуть бы надо.
Гоня валы теченью вперекор,
плывут быки. Звон колокола дальний
сквозь дальний лай собак зовет на сбор,
и плеск стоит в тенями стланной спальне,

С такой природы пахарь бы хотел
сорвать небес и облаков лохмотья,
чтоб телом всем обнять ее предел
и покорить, поспорив с ней в работе;
чтоб вывесть ночь в просторы без болот,
как буйволов. Слепней сгоняя с лядвей,
уже в деревню с ревом входит скот,
мыча как бы об августе и жатве.

Нисходит ночь. Звезды вечерней ртуть
зазыбилась. Такая тишь в просторе,
что страх дохнуть. Такая тишь, что жуть
встревожить поседелый мрамор моря.
Лишь всплеску ненасытному не лень
сосать песок. Лишь тополя предгорий,
как девушки мегрельских деревень,
толпясь вдали, спокойно сходят к морю.
Такая ночь. Так вольно. Час такой.
Теперь дано обняться в единенье
звезде и лесу с пеною морской.
Природе, натерпевшейся гонений,
отныне обещается покой.
В смарагды моря падают сапфиры,
как будто ночь блаженной вязью слез
связала сноп из всех сокровищ мира.
Вдали вдоль моря гонит паровоз.

Песню услышали мы в отдаленье,
медленно двигались наши челны
под колыбельное, полное лени
пенье утихшей озерной волны.

Гулкой трубою пропеллера грянув,
с озера плавно взлетел гидроплан.
Мысль понеслась за крылом гидроплана
сквозь исчезающий тонкий туман.

С чувством отрады я вспомнил о друге —
сыне Колхиды, ведущем корабль.
Крылья раскрыв, как громадные руки,
тенью покрыл он озерную рябь.

Как расцвела эта даль перед нами
с зарубцевавшейся язвой болот!
Вымощен пламенем, заткан тенями,
падает вечер на зеркало вод.

Вижу колхозников здешних владенья,
рощи подернула теплая мгла.
И шевельнулось во мне сожаленье,
что моя юность не с ними прошла.

Но, я подумал, на берег сойду я,
и от росы будут ноги мокры.
Снова я радость найду молодую,
свежесть и цвет невозвратной поры.

Бурей уходит от нас лихорадка.
Благоуханьем просторы поя,
вышла из топей к народу и сладко
розой раскрылась Колхида моя.

Сколько наград за усилия наши!
Вот садоводы обходят сады.
Как золотые тяжелые чаши,
в руки из рук переходят плоды.

Пестрый, как шкура тигровая, вечер
светом и тенью ложится на луг.
Сельский садовник идет нам навстречу,
птичьим пером застегнув архалук.

Он гидроплана следит повороты,
с гордостью взглядывая на гостей.
Он, словно книгу, читает природу,
чтоб богатели сады у людей.

Я видел вас, колхидские сады,
был вечер ваш похож на шкуру барса,
катился с моря тихий шум воды,
вдоль по дороге юный всадник мчался.

Уж посинели выступы холмов,
тень от платанов вытянула плечи,
лучи заката на рогах быков
горели, пламенея, словно свечи.

И речь садов доступна стала мне.
Неслась река, ворочая каменья,
и труженица пчелка в тишине
работала над чашечкой растенья.

И я следил, мегрелка, за тобой,
в тени листов ты — украшенье сада!
Как хороша ты сделалась собой,
луна небес, души моей отрада!

Зачем же ты глядишь из-за плетня?
Ужель тебя подстерегла измена?
Нет, верен друг, он в Поти мчит коня,
он там на скачках будет непременно.

Среди друзей помчится молодец,
из-под копыт взлетят метеориты,
чтоб выпала победа наконец
ему — посланцу солнечной Колхиды.

Смуглянка гладит цитрусовый плод,
ласкает листья тучного инжира.
Она сама — участница работ
на благо расцветающего мира.

Она теленка треплет по спине,
но мысль о друге не дает покоя,
и стан ее, как тополь при луне,
вздымается, колеблясь над тропою.

Среди недавно созданных пород,
весь в белых пятнах солнечного света,
могучий Кварацхелия идет,
одетый в чоху праздничного цвета.

Быки над ним рога взметнули ввысь,
но он смеется — всё ему веселье!
А тени потемнели и слились,
и сельские ворота заскрипели.

Закрылись мглою выступы холмов,
трава покрылась жемчугом далече,
лучи заката на рогах быков
сияют, догорая, словно свечи.

Услышу я чонгури нежный звук,
сольюсь, исчезну в воздухе пустынном,
и застегнет мегрельский архалук
седой пастух пером своим гусиным.

Он девушке подтягивать начнет,
судьбу страны приветствуя с волненьем,
и вся Колхида, весь родной народ
ответят песне радостным гуденьем.