Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

Минуя шаткий мост через ущелье,
Стада, стада брели по склонам гор,
Пастух, играя песню на свирели,
Вел с ними свой нехитрый разговор.

С древнейших лет корова для хевсура
Единственной надеждою была.
Медлительная, мелкая, понуро
Она брела на зорьке из села,

Траву щипала по альпийским склонам,
Шел молодой пастух за нею вслед,
И прыгал около нее теленок,
Счастливый тем, что он рожден на свет.

Но мир был шаток. И когда темнело
И полз туман лениво, как стада,
Из-за далеких гор зелено-белых
На пастбище хевсура шла беда.

Стада пугая топотом и свистом,
Свалившись, словно на голову снег,
Разбойничий отряд соседей-кистов
Скакал вершить свой воровской набег.

…Я вижу, как по бурой бычьей шкуре
Из рваной раны кровь бежит ручьем,
Я слышу звон пастушьего пандури,
Расколотого вражеским мечом.

Я вижу, как копыта бьют о камень,
Я слышу звон металла средь камней,
И бугаи с опущенными лбами,
Ревя, бегут на взмыленных коней.

Встречал людское горе ветер свистом,
По тропам и дорогам пыль мело
Туда, где в котловине каменистой
Окаменело мирное село.

А утром с гор, зловещих и туманных,
С остатком стад, усталы и тихи,
В рубахах, окровавленных и рваных,
В селенье возвращались пастухи.

Так жил хевсур.
                          Свой славил труд суровый,
И горный край и солнце славил он.
И снова тень теленка и коровы
Ложилась на крутой зеленый склон.

И снова шли стада под звон свирели
Щипать траву и пить из родника,
И тяжелело вымя, и звенели
О днище ведер струи молока.

Хевсур любил свой труд. И труд хевсуру
Давал, что мог: одежду и еду.
На плоских крышах просыхали шкуры
Быков, убитых старшими в роду.

Ноябрь. Детишки мал мала и меньше
У очага садились в полукруг.
Внимало пламя причитанью женщин
И завыванию ветров и вьюг.

Сухой кизяк, тепла давая мало,
Скорее душу согревал, чем плоть,
Но всё же это пламя помогало
Озябшим людям стужу побороть.

Приготовляли женщины хинкали,
Вскипала медленно вода в котле.
Коровы в хлеве каменном мычали,
Тоскуя о весне и о тепле.

В зубах хевсура трубка догорала,
Молился он за свой очаг родной,
Чтобы его несчастье миновало
И чтоб прошли обвалы стороной.

Но вот к столу хинкали подносили,
Из полных мисок жадно брали их,
Старик цветистыми словами были
Рассказывал о временах былых.

Припоминая звуки старых песен,
За маслом лезли пятерней в кувшин,
И оставались капли, словно плесень,
Покрыв пушистые усы мужчин.

Глава семейства, потянувшись сладко,
Произносил: «Куда нам, грешным, в рай!»
И по обглоданной гадал лопатке,
Чтоб предсказать грядущий урожай.

Потом, на жбан с продажным маслом глядя,
Бачками и уздечками звеня,
Для сына он оседлывал коня,
Одолженного у соседа на день.

И сын, привьючив груз и взяв немного
С собой еды, отдав отцу поклон,
Из сального стакана на дорогу
Пил второпях овсяный самогон.

Потом он на коня взлетал и мчался,
И вся семья смотрела вслед ему,
А он скакал, с туманами сливался
И не был уже виден никому.

Предстали предо мной картины эти,
Прошедшее на память мне пришло,
Когда я очутился в Хевсурети,
Приехав в Рошку — горное село.

Я вижу стройных, золотоволосых
Красавиц.
                Словно колос наливной,
На солнце отливаются их косы,
Омытые водою дождевой.

Я слышу: девушка смеется звонко,
Я вижу: яснолица и стройна,
Прижала к платью плотному она
Смешного годовалого ягненка.

Мне возле неба встретить довелось
Край, где Саната, Мзиа и Манана,
Встав на заре, на самой ранней рани,
Дождями моют золото волос.

Уже садится солнце, гонят стадо.
Напев пандури слышится вдали,
Дыханье горных пастбищ, их прохладу
Стада с собой в селенье принесли.

Бредет отяжелевшая корова,
Ей, видно, уж дорога нелегка.
Дай нам телка, пусть будет он здоровым.
Дай, дорогая, людям молока.

Жевать сухую корку скучновато,
Без масла не пойдет она нам впрок.
Об изобилье песню сепаратор
Поет и гонит масла ручеек.

Сегодня все здесь счастливы и сыты.
И радость заглянула к нам под кров.
Белеют деревянные корыта,
Наполненные маслом до краев.

Земля хевсуров, край животноводов,
Ты светел, и светлы твои дела,
И слава о стадах твоей породы
Всю Грузию, всю землю обошла.

Состарился последний хевисбери,
Он так боится новшеств и машин,
Что, в доме окна заперев и двери,
Он не выходит, он сидит один.

Ты шла в платье пыльном… Я помню, как было:
Твой голос повел меня горной тропою,
На кровле широкой мы встретились, Дзила,
На гребне горы я расстался с тобою.

И снова пришел я дорогой неблизкой.
Но, Дзила, досуг ли встречать стихотворца?
Ведь ты возглавляешь село, коммунистка,
Наездница, дочка хевсурского горца.

На кровле широкой тебя подожду я.
Сиянье рассвета холмы озарило.
И впрямь не хевсур ли! Сестру молодую
Я здесь поджидаю, рошкинская Дзила!

Тебя не узнаешь! Ты взрослою стала,
С хевсурскою скромностью, чуждой прикрасам,
Ты мне о поездке в Москву рассказала,
Я жадно следил за правдивым рассказом, —

Как видела город глазами горянки,
Порхала по выставке горлинкой дикой,
Хевсурские тесные ваши полянки
Невольно сравнив с этой ширью великой,

Ты вдруг загрустила о родине горной,
Вернулась, и, светлой тревоге поверя,
Ты серое платье с каймою узорной
Сняла и повесила около двери.

Пусть ветер шуршит этой грубою тканью,
Пусть выдует жгучую горечь полыни:
Отжившее зашелестит одеянье
О горе, которого нет и в помине.

Лишь пеструю шапочку ты сохранила
Да рыжую челку, и, ветра быстрее,
На диком коне ты проносишься, Дзила,
Под тучами птицей бестрепетной рея.

В полете стремительном дышится шире…
Все девушки здесь, все рошкинки такие.
Придет к вам народный сказитель шаири,
Старик, он о многом услышит впервые.

Услышит рассказ твой, душой молодея,
И, сняв со стены закопченный пандури,
Он струны встревожит рукой чародея,
И звонкие горлинки взмоют в лазури.

Но кто же он? Кудри седые похожи
На облако над головою Казбека.
Он струны доводит до песенной дрожи,
Огонь пробуждает в душе человека.

Умолкнул, и трубка в зубах задымила.
Деревья шумят, как бегущие воды.
Лишь стихшую песню подхватишь ты, Дзила,—
Пред нами раскроется книга природы.