Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

В сплетенье тончайших бесчисленных нитей
душа моя с плотью твоею, любовь,
и душа твоя с плотью моей.

Ну, наконец!..
Луна, еще не снятая с мели,
слепит
ночную половину моря,
темно-лилового, где, полные норд-вестом,
темно-лиловые разбухли паруса,
отсвечивая розою востока…
Посеребревший маленький маяк
выкрикивает трижды:
— Земля! Земля! Земля!
Опять земля.
Последняя. И первая. Моя.
Земля!

Не знаю, чем это сказать,
ибо еще не готово
слово мое.

Нынешнее через край —
это завтрашней ветки цветы.
Мир такой, душа, создавай,
чтобы стал он, душа, как ты.

Дай, разум, мне
точное имя вещей!
Дабы сделалось слово мое
вещью самой,
заново сотворенной моею душой.
Дабы за мною последовали все,
не знакомые с ними — к вещам.
Дабы за мною последовали все,
не помнящие о них — к вещам.
Дабы за мною последовали даже все,
любящие их — к вещам.
Дай, разум, мне
точное имя — твое,
и его, и мое — вещей.

Камень вчерашнего дня
брось и усни. И опять
он возвратится к тебе
утренним солнцем сиять.

        Сначала пришла невинной —
под девическим покрывалом,
и я, как дитя, влюбился.
        Но платье она сменила —
разоделась, будто для бала,
и я от нее отвернулся.
        Явилась потом царицей,
в драгоценностях небывалых,
и в гневе я задохнулся!
      …Но она раздеваться стала.
И я улыбнулся.
        Осталась в одной тунике,
маня простотой античной.
И вновь я к ней потянулся.
        И сняла под конец тунику
и во всей наготе предстала…
О поэзия, — страсть моей жизни! —
нагая, моя навеки!

— Помедли, свет, помедли!

— И — мчусь, нетерпеливый, ошалелый.

— Помедли, а когда
ее коснусь, угасни
и охладей.

— Помедли, свет, помедли!

— И наземь падаю, и, как ребенок,
рыдаю, — мне ее уже не увидать.
Помедли, свет, помедли.

Я снова у моста любви,
соединяющего окалы, —
свиданье вечно, тени алы —
забудься, сердце, и плыви.

— Мне за подругу вода речная:
не изменяясь, не изменяя,
она проходит, и век не минет,
и покидает, и не покинет.

Печален приход рассвета,
словно поезда остановка
на станции, мне не нужной.

— О жизнь! —
пассажиру знакомый, натужный,
кисловатый шумок дневной!

…И утренний плач ребенка — вверху, надо мной.

Я узнал его, след на тропинке,
по тому, как заныло сердце,
на которое лег он печатью.

И весь день я искал и плакал,
как покинутая собака.

Ты исчезла… И в дальнем бегстве
каждый шаг твой ложился на сердце,
словно было оно дорогой,
уводившей тебя навеки.

Чист предстану перед тобой,
точно камень в ручье,
слезным потоком омыт.

Так жди меня, чистая, жди,
омытая, точно звезда,
слезным дождем.

Встреча двух рук,
двух искательниц звезд,
в недрах ночных.

Как скована их
бессмертная белизна!

Нежные, вдруг
забывают про поиск, на миг
в замкнутом круге найдя
то, что так долго искали они
врозь.

Отказаться любить… Невозможность
как бесконечность.

— Хотя бы отзвук птицы,
заглохший на лету!

— Забытый запах розы
в заботливых глазах!

— И синий отсвет неба,
погасший на слезах!

Лежу в полудреме, в тени,
которую бросил твой ласковый ствол,
                    и чудится мне,
что небо — крона твоя — колышет
свою лазурь над моею душой.

Явилась черная дума,
как будто бы птица ночи
в окно среди дня влетела.

Как выгнать ее — не знаю!

Сидит неподвижно, молча,
цветам и ручьям чужая.

Туча:
            черный дымище
над кострищем горьких моих сновидений
нищих.

Звезда:
            в безмятежной сини —
лампада сладких твоих сновидений
неугасимых.

Мимо иду — тополя
песню поют под ветром;
и каждый, и каждый, когда прохожу, —
о любовь! — забвенье
и воскрешенье другого.

Один только тополь, один — о любовь!
поющий.

Душу мне солнце заката
озолотило вчера.
Золото вынул я ночью, глянул.
Одна мишура!

Сердцу луна на рассвете
бросила горсть серебра.
Двери я запер наутро, глянул.
Одна мишура!

Я знаю, наверно, —
в вечности древо
и кровью моею
накормлены звезды,
а птицы в листве —
мои сны и мечты.
И если паду я,
подрубленный смертью, —
обрушится небо.

Не забывай меня,
нечаянная радость!

Чему когда-то верилось — разбилось,
что долгожданным было — позабылось,
но ты, неверная, нечаянная радость,
не забывай меня!
Не позабудешь?