Петр Вегин - Серебро

Вот и осела земля на могиле отца,
и стрелки травы показывают полдень.
Или полночь? Спроси звезду.
Спроси траву об отце. Скажи
траве о себе. Чем набухло сердце,
что не дает спать разуму — все
скажи траве. Скажи отцу. Эти
зеленые перископы земли когда-нибудь
поднимутся и над тобой. И пусть будет кому
спросить траву о тебе.

Ты сердца обрывать научилась у сборщиц гранат.
Я моргнуть не успел —
                        не заметил, как сердца лишился,
Я умел говорить о любви, а теперь разучился.
От разлуки слова что кофейные зерна горчат.

Ты мне снишься уже
сквозь лебяжьи московские снеги
у подножия Джвари сидишь со звездой в волосах,
ты не слышишь меня —
                            у тебя мое сердце в руках,
ты смеешься и сердцем раскалываешь орехи…

—    Что ты плачешь у Петровских ворот?
—    Мой возлюбленный скоро умрет.

—    А с чего ты взяла, что умрет?
—    Напророчил таксист-идиот.

Ночью ехала я от него,
поцелуями обожжена,
от возлюбленного моего —
я счастливей была, чем жена.
Он отвез меня, денег не взял,
он скривил мефистофельский рот:
—    Я счастливых, как ты, не видал,
но любовник твой скоро умрет…

Через год возле тех же ворот
тормознет тот же клетчатый черт:
—    Что, красавица, прав ли я был?

—    Лучше б умер, чем разлюбил…

Приезжал полухмельной,
плакал до рассвета:
«Нету света за душой,
понимаешь, нету!

Ты не думай — я не трус,
у ее портрета
похмелюсь и застрелюсь,
только света нету…

Словно лампочка в душе
яркая светилась,
да в другой патрон уже,
глядь, перевинтилась…»
Что же тот, кому везло,
ходит словно нищий?
Говорит:
          «Я жил светло,
а теперь — темнища…»
Чудеса вы, чудеса,
гаревое дело.

…Вскинет женщина глаза:
— Я перегорела…

Люблю тебя, Питер Мужицкий!
Кто жизни и смерти ужимки
так выразил на холсте?
Сограждане жили по Босху,
но кисть понимал он как посох -
с ней посуху и по воде.

Мужицкий? — зато не дворцовый,
не купленный, не фарцованый.
Той кличкой народ наградил
за то, что во дни непогоды
немодное платье Свободы
он моды превыше ценил!

Антверпен в далекие лета
был явно достоин мольберта,
он жил и не прятал лица.
Бузили аркебузиры,
тузили купца, ворожили
посредством воды и кольца.

Возможно ли это на скрипке —
наряды, гримасы, улыбки,
 колдунья в объятьях костра?
Сыграйте, над Шельдой балдея,
как головы лицедеев
раскачивались на шестах!

Как правильно вы полагали,
в Антверпене, как в балагане,
имбирем пропахла парча,
но меж ветчины и овчины
был, к счастью, всегда отличимый
художник от палача.

Так здравствуй, отверстый Антверпен,
в своем непотребном отрепье,
в камзоле с узорным шитьем!
Коллеги мои и калеки,
мы — эхо о человеке,
зачем — позабыли — живем.

Кто выдумал кисти и краски,
сей дьявольский способ огласки
того, что внутри и вовне?!
Антверпен — отпетый натурщик
с Безумною Гретой, бредущей
с ножом в мастерскую ко мне.

Когда избивают младенцев,
ко лбу приложить полотенце —
навряд ли поможет. Одни
есть способ не помешаться:
на кисть и перо опираться
да углем угрюмо водить.

Так здравствуй, подобье балета,
где в кордебалете скелетов
Смерть хвастает бусами слез!
Жизнь — не Вавилонская башня,
а вороненая пашня,
и вспашет ее только гез!

Мы — гезы? Да здравствуют гезы!
Звени, колокольная бронза,
я чашу свою осушу.
Я слезы свои утираю,
я краски свои растираю,
я геза сквозь слезы пишу…

Крик розы срезанной —
                     «Похитили! Похитили!».
И пес вступается за розу, разъярен.
Ах, ангелы — заступники, хранители!
Через забор! Прыжок — и я спасен!

В шестнадцать лет я был влюблен трагически.
Слов не было.
               Мне не хотелось жить.
Я думал — можно розою классической
все, что в душе творится, объяснить.

Из всей сухой провинциальной прозы
тогда меня тревожило одно —
как хороши, как свежи будут розы,
заброшенные мной в твое окно.

Но нету сострадания страдальцу.
Забылся голос твой и цвет волос,
но до сих пор не позабыли пальцы
тех роковых, классических заноз.

К чертям высокий слог!
                 Я мог бы снова
через забор, за розой, на рожон!
Но я теперь все чувства прячу в Слово.
Вы замужем. Розарий разорен.

Любимая, что с тобою?..
Любимая, что с тобою?..
Любимая, что с тобою?..
Какая стряслась беда?
Уходишь — как умираешь,
уходишь — как умираешь,
уходишь — как умираешь.
 Любимая, не умирай!

Вниз — лестницей винтовою,
вниз — лестницей винтовою,
вниз — лестницей винтовою
уходишь — едва видна…
Любимая, ты ослепла?
Любимая, ты — ослепла?
Любимая, ты ослепла!
Последний шаг. Тишина.

Свеча моя, ты погасла…
Свеча моя, ты погасла…
Свеча моя, ты погасла
без ветра, сама собой.
А свет твой со мной остался,
а свет твой со мной остался,
а свет твой со мной остался,
как солнечный детский шар.

Ты есть — но тебя нету,
ты есть — но тебя нету,
ты есть — но тебя нету.
Кончилось колдовство.
Прощаю тебя, прощаю,
Прощаю тебя, прощаю.
Прощаю тебя, прощаю.
Прощаю тебя. Прощай.

Уходишь — как умираешь…
Вниз — лестницей винтовою…
Любимая, ты ослепла…
Любимая не умирай…
Свеча моя, ты погасла…
А свет твой со мной остался…
Ты есть — но тебя нету…
Прощаю тебя. Прощай…