Феликс Кривин - Круги на песке

Осел на лире вздумал прозвенеть.
Разок сыграл — и зарыдал от муки:
— Какие уши надобно иметь,
Чтоб вынести такие звуки!

Мы простим нашим предкам отсталость,
Ненаучный к природе подход.
Из того, что от греков осталось,
Мы припомним такой анекдот:
Соловью обещала волчица,
Что она, мол, его пощадит,
Если станет он певчею птицей,
Если песнями ей угодит.
С той поры соловью и не спится,
Надрывает он душу свою.
А волчица
Грустит и томится,
Подвывая в ночи соловью.
И она напрягает усилья,
Чтоб, как он, воспарить в вышине,
И она уже чувствует крылья
Где-то там, у себя на спине, —
Чтоб от суетных дел и привычек
Прямо к звездам рвануться во мгле…
Но мелькнет за кустами добыча —
И волчица опять на земле.
До чего же печальна развязка!
Словно язва на светлом лице:
Поначалу высокая сказка
И житейская проза — в конце.
И сегодня случается встретить
Этот старый-престарый сюжет.
Мы такие же древние греки,
Только младше на тысячу лет.

Лепил Пигмалион
Красотку Галатею.
Извлек из глины он
Прекрасную идею:
Идею рук и ног,
Кудрей, густых и длинных…
А может, не извлек —
Вложил идею в глину?
Ведь глина — прах, балласт,
Бездушная порода.
Но ты хотя бы раз
Вложить в нее попробуй
Все то, о чем тужил,
Одним резцом владея…
Но, может быть, вложил
Он вовсе не идею?
Над глиною корпя,
Не думая о чуде,
Вложил всего себя
В несбыточные груди.
Лепил Пигмалион…
От дел земных отринув,
Извлек из глины он
(А может, не из глины?)
Творение свое —
Красотку Галатею…
А может, не ее?
Ну, что ж, тогда бог с нею!
Но что-то он лепил —
Творец, художник, мастер —
И так себя влюбил
В несбыточное счастье
Что было все — как сон,
Томлением и бредом…
«Наверно, спятил он», —
Сосед шепнул соседу.
Лепил Пигмалион.
Я пусть иной ваятель —
Ну не пигмей ли он? —
Осклабится некстати,
Пусть горе-знатоки
Хулят его творенье.
Творенье — пустяки,
А главное — горенье.

Поэтом был Наполеон, поэтом,
И так умел он мысли выражать,
Что каждый, кто присутствовал при этом,
Уже не мог себе принадлежать.
И не страшны потери и утраты,
И стерта грань между добром и злом,
Поскольку было сказано:
— Солдаты
Владеют — каждый — маршальским жезлом.
И быть не может армии на свете,
Которая дорогу преградит,
Поскольку было сказано:
— Столетья
Глядят на нас с вершины пирамид.
Поэтом был Наполеон, поэтом,
Он так искусно подбирал слова,
Что армия его прошла полсвета,
Поправ чужие земли и права.
И думалось, что слава не затмится,
И слышался уже победы гром,
Когда сказал он:
— Солнце Аустерлица
Взойдет и ныне — под Бородином!
Сказал весьма удачно. Но при этом
Не избежал печального конца.
Поэтом был Наполеон, поэтом…
Поэты, бойтесь красного словца!

О краткость мудрая, прости
Соображенье дилетанта!
Я знаю, ты у нас в чести:
Ведь ты у нас — сестра таланта.

И мне известно, что стократ
Выигрывает тот, кто краток…
Но все же, краткость: где твой брат?
Куда ты подевала брата?

Да, и за письменным столом
Случаются порою травмы,
Когда стремглав обходишь правду
И сам с собой столкнешься лбом.

И в красоте своей, и в простоте,
В своей любви (и ненависти тоже)
От правды ложь порой отлична тем,
Что слишком явно на нее похожа.

Его романы длинноваты,
А в телеграммах без труда
Он выражается всегда
И содержательно, и сжато.

Какой загадочный писатель!
Но здесь, однако, есть резон:
Ведь там ему за слово платят,
А здесь за слово платит он.

Было сказано давно,
Дескать, надлежит
Брать везде свое добро,
Где оно лежит.

Ваши ж методы, мадам,
Тоже не новы:
Вы добро берете там,
Где лежите вы.

Поэт включил в свой сборник юбилейный
Стихи «Из Байрона», «Из Шиллера», «Из Гейне».
А как украсили бы книжку эту
Стихи из Пушкина, из Тютчева, из Фета!

Ваш слог и бледен, и недужен,
За робкой мыслью не спешит.
Вам тяжело. Излейте душу.
Скажите что-то от души.

Пусть смело вырвется наружу
Все то, что думалось в тиши.
Там, где лишают слова душу,
Там слово лишено души.

Ты не падай, поэзия, низко!
Чтоб избегнуть участи жалкой,
Опасайся стать формалисткой,
Но при этом не будь содержанкой.

Спроси у времени совета,
Оно тебя не подведет.
Но помни, что часы поэта
Должны идти на век вперед.

Из далека,
Из нелегка
Кричит любовь осиротелая,
Кричат пространства и века:
«Мой милый, что тебе я сделала?»[1]
В ответ лишь прохлада,
В ответ лишь досада,
В ответ лишь бравада
Короткого дня:
«Ну что тебе надо?
Ну что тебе надо?
Ну что тебе надо
Еще от меня?»[2]

Не знает легкой участи ТАЛАНТ.
Когда ТАЛАНТ в работе, он — АТЛАНТ.
Когда ж спадает
Творческий накал,
Он мучится, страдает,
Он — ТАНТАЛ.
Из тех же букв,
Из тех же самых букв
Он создан для работы и для мук.

Чем увенчались труды многолетние,
Цели большие и малые средства?
Он-то пытался оставить наследие,
А от него ожидали — наследства.

Известно, что гений — это терпение,
Об этом написано много книг.
Не потому ли в истории гении
Всегда терпели больше других?

Пусть иные становятся в позу,
Это тяжкое бремя неся, —
Проза жизни — прекрасная проза,
От нее оторваться нельзя.

Хоть приносит она огорчения
И исход ее предрешен, —
Лишь в бездарном произведении
Все кончается хорошо.

Мы рождаемся, смеясь и плача,
Пробуя себя на чувство юмора и на сочувствие чужой беде.
Хватит ли нам на всю жизнь слез и смеха?
Хватит, если их не расходовать по пустякам.

На суде, который над нами идет,
Родители наши —
свидетели защиты,
А дети наши —
свидетели обвинения.

Стены устремляются в небо,
Но доходят только до крыши.
Никак они не могут без крыши над головой.

Один сказал: «Как быстро летит время!
Не успеешь оглянуться — кончился рабочий день!»
Другой сказал: «Как быстро летит время!
Не успеешь оглянуться — опять на работу!»
Оба не успевали оглядываться,
Только каждый на свое.