Феликс Кривин - Круги на песке

Верная, примерная Ксантиппа,
Как ты любишь своего Сократа!
Охраняешь ты его от гриппа,
От друзей,
От водки,
От разврата,
От больших и малых огорчений,
От порывов, низких и высоких,
От волнений,
Лишних впечатлений,
От весьма опасных философий,
От суждений,
Слишком справедливых,
Изречений,
Чересчур крылатых…
Хочешь ты, чтоб был твой муж счастливым.
Но тогда не быть ему Сократом.

— В споре рождается истина!
— Что ты, Сократ, не надо!
Спорить с богами бессмысленно,
Выпей-ка лучше яду!
— Пей! Говорят по-гречески!
— Просят как человека!

Так осудило жречество
Самого мудрого грека.

Праведность — дело верное.
Правда карается строго.
Но не боялись смертные
Выступить против бога.
Против его бессмысленных,
Бесчеловечных догматов.

В спорах рождались истины.
И умирали сократы.

А Герострат не верил в чудеса,
Он их считал опасною причудой.
Великий храм сгорел за полчаса,
И от него осталась пепла груда.

Храм Артемиды. Небывалый храм
По совершенству линий соразмерных.
Его воздвигли смертные богам
И этим чудом превзошли бессмертных.

Но Герострат не верил в чудеса,
Он знал всему действительную цену.
Он верил в то, что мог бы сделать сам.
А что он мог? Поджечь вот эти стены.

Его ругают уж который век
И называют извергом и зверем,
А он был заурядный человек,
Который просто в чудеса не верил.

Диоген получил квартиру.
После тесной и душной бочки
Стал он барином и жуиром,
Перестал скучать в одиночку.
Всем доволен, всем обеспечен,
Он усваивал новый опыт.
Иногда у него под вечер
Собирались отцы Синопа, —
Те, что прежде его корили,
Те, что прежде смотрели косо…

Но все чаще в своей квартире
Тосковал Диоген-философ.

И тогда, заперев квартиру,
Не додумав мысли до точки,
Шел к соседнему он трактиру…

Диогена тянуло к бочке.

Не троньте, не троньте его кругов,
Не троньте кругов Архимеда!
— Кругов? —
Улыбнулся один из врагов.
Он мудрости этой не ведал.
Быть может, нужна эта мудрость другим,
Солдату ж она — обуза.
Ему приказал благородный Рим,
И он пришел в Сиракузы.
Он шел, пожиная плоды побед,
На зависть сынам и внукам.
И вдруг — незнакомый ему Архимед
С какой-то своей наукой.
— К чему говорить о таком пустяке? —
Спросил победитель с улыбкой. —
Ты строишь расчеты свои на песке,
На почве особенно зыбкой. —
Сказал — и услышал ответ старика:
— Солдат, вы меня извините,
Но мудрость жива и в зыбучих песках,
А глупость мертва и в граните. —
Солдат был к дискуссии не готов,
И он завершил беседу:
— Старик, я не трону твоих кругов. —
Сказал — и убил Архимеда.
И прочь пошагал — покорять города,
Себе пожелав удачи.
Кто жив, а кто мертв — он решил без труда,
Но время решило иначе.
Оно с недостойных срывает венец,
Другим присуждая победу.
И троям, и римам приходит конец,
Но живы круги Архимеда.

Не может жить земля без гения
Ни год, ни день, ни полчаса,
Его высокие стремления —
Ее земные небеса.

Без гения темно и страшно ей,
Вокруг такая пустота…
Когда скончался Микеланджело,
Увяли краски и цвета.

И солнце в небе, еле тлея,
Жалело для земли огня…
Но Галилео Галилею
Уже исполнилось три дня.

Стал Четырнадцатый Сорок первым,
Посолиднел, вошел в лета.
И не стало поэта Лермонтова,
Там, где Лермонтов был, — пустота.
Незначительное перемещение:
Цифра задняя вышла вперед…
Может, смерть — это то же рождение,
Но прочитанное наоборот?
Одноглазо в живое тычется
Пистолет, начиненный свинцом.
Сорок первый,
Бывший Четырнадцатый,
Был началом,
А стал концом.
Был рассветом,
А стал затмением.
Цифры те же, а сам — не тот,
Из счастливого года рождения
Перекроенный смертный год.
А какой еще болью вырвется,
Горем выльется
Век спустя,
В Сорок первом,
Как и в Четырнадцатом:
— Там, где жизнь была,
Пустота!

Все немощное отмирает,
Едва вступает с жизнью в спор.
Природа лучших отбирает —
Таков естественный отбор.

И хоть один бы выпал случай,
Когда б, всесильная, сама
Она уничтожала лучших, —
Природа не сошла с ума.

Но есть отбор иного рода,
Ей непонятного.
Увы!
Свои примеры у природы,
У человечества — свои.

О человечество, ты жизни прожигало,
Не прогорая в мотовстве своем.
В тот самый год,
Когда горела Жанна,
Родился твой неистовый Вийон.

И ты все новых гениев рождало,
Владеющих и шпагой, и пером:
В тот самый год,
Когда горел Джордано,
Родился твой беспечный Кальдерон.

И он-то смог дойти до самой сути
В комическом творении своем:
«С любовью, —
Кальдерон сказал, —
Не шутят».

Не шутят ни с любовью,
Ни с огнем.

* * * Нетрудно быть Сократом в век Сенеки.
Сенекой — в бурный век Джордано Бруно.
Чужому веку угодить нетрудно.
Все трудности — от собственного века.

Нас безрассудство часто тянет вглубь,
А здравый смысл привязывает к берегу:
— Не открывай Америку, Колумб!
Ну посуди: зачем тебе Америка?

О здравый смысл, испытанный стократ,
Он все понять и объяснить умеет:
— Не слишком философствуй, брат Сократ,
Ты умный человек, но будь умнее.

И как ни бейся, сердцем ни болей,
Но здравый смысл всегда прикажет сердцу:
— Побереги здоровье, Галилей,
Не нам судить, чему и как вертеться.

…На сладкое мы ели виноград.
И, от еды и мыслей тяжелея,
Какой-то захмелевший Несократ
За пуговицу брал Негалилея.

Рассказывал Негоголь анекдот,
И, без труда переходя на прозу,
Небайрон или даже Небальмонт
Вбивал какой-то тезис в Неспинозу.

Но, как всегда, великолепно груб,
Нецицерона хлопнув по затылку,
Всех заглушил бывалый Неколумб:
— Отставить споры! — И открыл бутылку.

Память человечества — огромная страна,
Населенная людьми и жившими, и не жившими.
Чтобы жить в памяти, необязательно жить на самом деле
Печорин и Гамлет не жили, а в памяти вон как живут!
А другой и жил, и долго жил, а в памяти его не отыщешь.
Чтобы жить в памяти, нужно иметь свое собственное,
запоминающееся лицо, которое ни с каким другим
лицом спутать невозможно.
Память человечества перенаселена, и она не потерпит стандартных лиц.
Нестандартность,
Которая живущим укорачивает жизнь,
Живущим в памяти ее удлиняет.

Войдите в положение Париса:
Он выбирает все же из богинь.
У них и стан стройнее кипариса,
И воспитанье — не в пример другим.
Ну, словом, все богини в лучшем виде.
Парис не хочет никого обидеть,
Он очень мягкий человек, Парис.
И, пользуясь своей судейской властью,
Он разрезает яблоко на части
И всем троим вручает первый приз.
«Ну, вы видали этого кретина? —
Вскричала возмущенная Афина. —
Он у меня отрезал два куска!»
«Нет, у меня… Ну, парень, погоди ты!» —
Сердито пригрозила Афродита,
На остальных взирая свысока.
А Гера, настоящая мегера,
Металась, как пантера по вольеру,
Грозя сослать Париса на галеры,
Суля ему холеру и чуму.
А он не знал, за что такая участь.
И он стоял, казня себя и мучась
И вопрошая небо:
«Почему?»