Яков Тублин - Образ жизни

Если память и сердце грешат,
Забывая пейзажи и лица, —
Ничего не забыла душа,
Даже если слегка притвориться.

То, чего не расскажут слова,
То подскажут случайные звуки,
Различимые ночью едва, —
Эти признаки давней разлуки.

Под дневною бравадой моей,
Болтовнёю незначащей, разве
Различишь горечь прожитых дней?
А тем более, ежели — праздник.

И взлетает душа из окна,
Чтоб себе же самой и присниться.
Ничего не забыла она,
Даже если слегка притвориться.

Я не знаю имени этой птицы,
И названья дерева у окна.
Может, только чудится, только снится
Эта незнакомая сторона?

Этот куст так похож на ракитник,
А пичуга эта — на воробья.
Имена гортанные на иврите
Изучаю с помощью словаря.

Ах, как машет крыльями эта пальма —
Каждый лист наточенный, как кинжал.
Полдень, обжигающий словно пламя,
В перистую тень меня загнал.

Я не ностальгирую и не ною.
Это лишь растерянность, а не грусть.
Просто, надо фауну мне освоить,
Просто — флору выучить наизусть.

Думаю, я выучу это кстати.
Что мне стоит, собственно, подзубрить?
Но боюсь, что времени мне не хватит
Воробья на тополе позабыть.

Я долго созревал —
Видать, — не та погода.
И с дерева упал
Двухтысячного года.

Я долго созревал —
Видать, — не эта почва.
И не подозревал,
Как прорастал я прочно
Сквозь глину, чернозём,
Через гранит и щебень.
…И вырулил при том
На стрежень и на гребень,
И так свободным стал —
Вот вам и вся наука.

Я с дерева упал, —
И более — ни звука.

Как этот день ни именуйте,
Но, лёгким отлетев пером,
Он весь принадлежит минуте,
Когда ударил в небе гром.

И враз насквозь промокли флаги,
Погасли пышные слова.
Обрывки красочной бумаги
Покоит чистая трава.
Дождь разгоняет смрад угарный,
Он машет саблею кривой.
И яркий листик календарный
Несёт вода по мостовой.

Так что же с нами стало?
Какой настал бедлам!
И как нас разметало
Но разным по углам!

Ведь из одной мы глины,
И из одной реки
Текущей так старинно,
И волны так легки.

Из одного мы теста,
Из одного костра.
Куда нас, неизвестно,
Развеяли ветра?

«Ау, — кричу я глухо, —
Где ты, где он, где мы?»
«Ау» — и глотнет ухо
В преддверии зимы.
Ни колышка, ни хаты,
Ни двери, ни окна.
И вы не виноваты,
И не моя вина.

Чего нам было мало?
Ведь жили мы светло.
Куда нас разметало?
Куда нас разнесло?

И не свершится чудо
Ни завтра, ни сейчас.
И эхо ниоткуда
Доносится до нас.

Годы зрелые — высшая проба
Годы прошлые — ближняя даль.
Там, где были отчаянье, злоба,
Поселились любовь и печаль.

Под одной умещаются крышей
И в душе проживают одной,
А душа поднимается выше,
Не заботясь о доле иной,
Умываясь прозренья слезами
Среди зноя, дождей и снегов,
И прозревшими глядя глазами
На вчерашних друзей и врагов;

Понимая: главнейшая проба —
Что на поприще дел, а не слов,
Что бесплодны обида и злоба —
Плодотворны печаль и любовь.

И то — не основа,
И то — не оплот,
И кажется,
Что не жил ты на свете.
Но единственное свидетельство,
Что время идёт, —
Твои повзрослевшие дети.

И зимы пылили,
И вёсны цвели,
И осень
Плодами тебе улыбалась.
Но единственное свидетельство,
Что годы прошли, —
То, что мало
Друзей осталось.

Река стекленеет,
И снова прилив,
И снова листва
Собирается падать.
Но единственное свидетельство,
Что ты ещё жив, —
Твоя неугасшая память.

Я выстроил огромный дом
С одним-единственным окном.
Так, чтобы видно было мне
В моём единственном окне,
Как занимается восход,
Как солнце от земли идёт
К высоким вечным небесам.

Я этот дом построил сам.
Но почему же среди дня
Так сумерки гнетут меня,
Потёмки целый день стоят
Во всех углах?
Зачем же я
Построил этот крепкий дом
С одним-единственным окном?!

Я ничего у вас не выторговал,
Не растерял я ничего.
Так наградите меня выговором,
И запишите мне его.

Давно мне та награда светит —
Ещё на это хватит сил.
Пусть знают и друзья, и дети,
Что я на этом свете жил.

Скажите мне, что я нахально
Болото ваше разбудил.
Я связки надорвал — печально, —
Пристойных не хватило сил.

Скажите, что загнусь я быстро,
Поскольку в это дело влез.
«…Но лучше — правду, чем — в министры,» —
Сказал, мне помнится, Жорес.

Вся в ожидании надежды
С утра тревожится душа.
Сомнамбулические вежды
Я открываю не спеша.

Понять пытаюсь — в чём же дело,
Ведь я не юноша давно,
Но хогь отяжелело тело —
Душой воспрянуть мне дано.

Прошита красною строкою
Тревоги жгучая вода.
Ни отдыха и ни покоя,
Благополучья не видать.

Мне помогать не собирались
«Ни бог, ни царь и ни герой».
На жизнь мне только лишь достались
Надежды утренней порой.
Но верю я, как верил прежде,
Что я, братишки, «сам с усам»,
А в чем исток моей надежды, —
Ей-богу, я не знаю сам.

Отвергли, запретили и закрыли
Тяжелую присутственную дверь.
И ярлыком постыдным наградили —
Что делать и куда идти теперь?!

Он горько пил, потом опять работал.
Никто его об этом не просил.
Писал и переделывал он что-то,
Над словом бился из последних сил.

Когда сквозь плач столица ликовала,
Постыдным славословием греша,
И лавры фарисеям раздавала
Трудилась неуёмная душа —

Когда подонки пироги делили,
Он бился над очередной главой,
И облака отечественно плыли
Над рано поседевшей головой.

Своею смертью умер, слава богу,
И что теперь об этом рассуждать,
Мол, если б жил, то стать великим смог бы,
Ещё народу свой талант отдать.

Как будто он, пройдя сквозь гнёт и беды
И завершив судьбы тернистый срок,
Тем не велик, что истину не предал
И душу от растленья уберёг.

Всю жизнь я шёл на красный свет,
Хоть следом было:
Зелёный, да ещё совет —
И любо-мило.

Мне говорили: «Так нельзя», —
Иль в этом свете,
Жена и мама, и друзья,
И даже дети.

На красный шёл, хоть он тернист,
Зелёный — мягче,
Но это был не дальтонизм,
И я не мальчик.

В итоге получилось так
Вот этим летом,
Что я, чудак или дурак, —
Но вышел к свету.

— Не осуждай меня, мой друг,
Я повторяю снова.
Какой я есть, такой я есть,
Я умер в полшестого.

— И ты меня не осуждай,
Прости меня, мой друже.
Какой я есть, такой я есть —
Я просто просыпаюсь в шесть.