Марк Тарловский - Молчаливый полет

Возьмите, свяжите, свезите
В амбары размолотых благ,
Просейте на колотом сите
За золото проданный злак!

Да служат не гладу, а сыти
Пшеница, ячмень и овес —
Везите, везите, везите
За возом пылающий воз!

Ворон, ворон, стряпчая птица!
День твой жарок, а вечер тих —
На закате солнце коптится
Черным веяньем крыл твоих.

Как намедни солод медовый
В медном солнце ворон варил:
Вот он стынет, небу готовый —
Денный таз над копотью крыл.

Туча, как денежная забота,
Туча, как козырь, над дубом шла —
Взбухла и вскрылась и, как банкрота,
Вексельным росчерком обожгла…

Угольный памятник дубьим сокам,
Акциям молниям, дождю обид,
Сохнет он в горе, как туз, высоком,
Труп — но упорствует и скрипит.

Мох упованья, мечта о чуде,
Запечатанный зигзаг судьбы…
Мне попадались такие люди —
Громом обглоданные дубы.

Голубая душа папиросы
Исчезает под пеплом седым, —
Обескровленный ангельский дым
Разрешает земные вопросы…

Он рядился в табачную плоть
И прозрачную кожу бумаги,
Как рядится в мирские сермяги
Потайной домотканый господь.

Но, пылающе-рыжеволосый,
Жаром спички приник серафим, —
И прощается с телом своим
Голубая душа папиросы.

О сладкое сердцебиенье
От пламенных ее духов,
Диваны, полные значенья,
Застенный бал, глухой альков,

И запах, льнущий к изголовью
В дыму струящихся сигар,
И истекающий любовью
Душистой памяти угар…

Ужель не стрелы купидона,
Не сеть Кипридиных интриг,
А яд зеленого флакона —
Живой взаимности язык? —

— Да, он. — За стойкой парфюмерной
Аптекарь, вздернув рукава,
В бутылки льет рукою верной
Любви струистые права.

Они стоят, как изваянья,
По полкам, в лентах и звездах,
Фабричный знак — печать молчанья
На их заклеенных устах.

Стоят о сладостного мига —
И конденсированный сок,
Как целомудренная книга,
Хранит двусмысленный урок.

Дрожит зачарованным принцем
Певучее тело часов —
Минута лукавым мизинцем
Касается тонких усов,

Качаются гири-подвески,
Как ядра в тяжелой мошне,
И маятник, мужески-резкий,
О ласке мечтает во сне.

Он ходит от края до края,
И каждые тридцать минут,
В торжественной страсти сгорая,
К нему обольстительно льнут —

И боем, во тьме напряженным,
Летучую нежную плоть
Он милым нетронутым женам
Пытается проколоть.

Под музыку стона и дрожи,
Великое множество дней
Он с ветреной вечностью прожил,
Ни разу не слившися с ней. —

И в комнатах тихого дома,
Не знающий отклика зов,
Звенит вековая истома
До гроба влюбленных часов!

Градусник повешен за окном.
Собеседник веток и скворешен,
Будь погоде верный эконом,
Чуток будь и в счете будь безгрешен!

Принимай заказы изнутри,
Переменам следуй чрезвычайным,
Да почаще в комнаты смотри
И на все вопросы отвечай нам.

Срок ужасный — каждою зимой,
Каждым летом — взлет недоуменный…
Сторож честный, сторож наш прямой!
Плавься, стынь — тебе не будет смены.

Но зато, когда мы тяжко спим,
Крепко спим у своего корыта,
Ты открыт пространствам мировым,
И тебе вселенная открыта.

Теплый дом сегодня снится мне.
Этот дом — страна моя родная…
Вот повис на призрачном ремне
У ее закрытого окна я. —

За стеклом — тепло и духота,
За стеклом не думают о стуже;
Там сыскали место для скота,
А меня оставили снаружи…

Многое мне видно с косяка,
Где меня, как пугало, прибили:
Жарко дышат на меня века,
Злые замораживают были.

Градусник, я брат тебе теперь,
И на всей земле нас только двое!
В двух вершках окно твое — но мерь,
Но считай ненастье мировое.

Для равнодушной знати
И для простых ребят
На жалостном канате
Танцует акробат.

Расчетливой истомой
Он спорит с вышиной,
Почти что невесомый,
Почти что неземной.

И нет сомненья в чуде,
И смерти нет — пока
Чувствительное «будя!»
Не грянет с потолка. —

Он медлит, как лунатик,
Оглохший от сонат,
В предательский канатик
Сужается канат,

И, гибельному крепу
Отдавшийся на миг,
Врезается в арену
Плясун и баловник…

……………………….
Когда я вижу чудо,
Меня всегда томит,
Что в нем — четыре пуда
И что земля — магнит,

Что падают и строфы
С лирических небес,
Под прессом катастрофы
Приобретая вес…

Перекрестила. Время пробило.
В тисках напутственных ладоней —
Лицо, взволнованное добела,
Лицо и память о Дидоне…

Веревка якоря — отвязчива,
Любви сопутствует измена, —
Прости же мужа, уходящего
От женственного Карфагена!

Песок пустыни, страстью дующий, —
Увы! не слаще, не пьянее,
Чем парус, трепетно ликующий
В руках бегущего Энея.

Депеша. Срочная. От дамы.
И добрый бог-телеграфист
Благословенной телеграммы
Ко мне протягивает лист.

Назавтра в нежную столицу
Крылатый двигнется экспресс,
Как если б молнию-орлицу
С востока выпустил Зевес, —

И о прибытии Леилы,
В свершенье сладостной мечты,
Провозвестит мне голос милый
Из телефонной пустоты.

Над головкой полугреческой
Мне взгрустнулось почему-то…
Здравствуй, скорби человеческой
Непутевая минута!

Вы смеетесь: «что тут странного?
Разве стала я другая,
Иль, причесанная наново,
Я мила, как Навзикая?»

Чтоб задуматься растроганно,
Нам достаточно порою
Неожиданного локона,
Заведенного сестрою.