Марк Тарловский - Молчаливый полет

Не опасна мне жадная заводь,
Не обидна свобода светил:
Липкий гад научил меня плавать,
Плавный коршун летать научил!

Нет, недаром лягушечью силу
И расчётливость хилой змеи
Унесли в торфяную могилу
Заповедные предки мои…

У запруды, в канун полнолунья
Я шагнул и квакунью спугнул
И к бугру, где нырнула плавунья,
Удивлённую шею пригнул. —

Я учился: я видел: рябая
Округлилась вода чертежом,
И, как циркуль, к луне выгребая,
Мудрый гад мой поплыл нагишом.

Ах! заманчиво влажное ложе,
И конечности дрожью полны,
Будто я земноводное тоже,
Тоже блудный потомок волны.

Над перилами женской купальни
Я размашистой думой нырял
В ту пучину, где пращур мой дальний
Облегчённые жабры ронял;

Я развёл твои руки, подруга,
Окунул и скомандовал «раз!»
Ты на «два!» подтянулась упруго,
А на «три!» поплыла «a la brasse».

Дорогая! Поздравим природу:
Стала мифом родная среда,
Ты лягушкой покинула воду
И Венерой вернулась туда!

В любовной мальчишеской прыти,
Под зыбью девической ткани,
Эпоха великих открытий
Приходит за веком исканий. —

Как чайка, душа прокричала,
И парус напрягся смоленый —
Снимайся с родного причала,
Плыви на охоту, влюбленный!

Он долго мечтает о чуде,
Сомненьем и море объятый,
И первые женские груди
Находит во мгле розоватой. —

Рука приготовлена к бою,
И воском залеплены уши;
Он шарит подзорной трубою
По линиям девственной суши;

Он шарит — и, снова голодный,
Ведет непотребную лодку,
Как остров крутой и бесплодный,
На карте отметив находку…

Но, алчущий взор напрягая,
Он Индию видит в мираже,
Он видит — зарделась, нагая,
И нет ее слаще и краше!

Прибойное кружево руша,
Свергается в пену сорочка,
Открыта последняя суша,
На карте поставлена точка, —

И гибнет, обманутый твердо,
Колумб, совратитель вселенной,
Мечтая об Индии гордой
В объятьях Америки пленной.

Я — зверь, но особенный:
это легко доказать. —
Я груди Европины
допьяна смел искусать;

Я вгрызся, мурлыкая,
в ломкий Кавказов хребет,
И Арктика дикая
кличет меня для побед;

Мне ведомо многое —
ненависть, радость и стыд,
И четвероногое
в предках моих состоит;

Мне будущим бредится —
в сотах накопленный мед! —
И совесть-медведица
сердце, как лапу, сосет;

И чмокают мокрые
черные губы ее,
Сосущие до крови
зверское сердце мое…

Влюбляйся, ухаживай,
мудрый двуногий медведь! —
Дано тебе — заживо
в царственной страсти мертветь.

Я — зверь, но особенный:
хищник, любовник и хват, —
Не ртом, не утробиной —
сердцем во всем виноват.

Я жертву преследую
месяц, и месяц, и год,
И медлю с победою —
мышью играющий кот!

Но ewige Weiblichkeit[73],
женственной вечности дух,
В медведичьих валенках
топчет подушечий пух;

И след ее светится
славой нездешних высот,
И совесть-медведица
сердце, как лапу, сосет!

Долго, долго надо мною выла мать,
Из седла меня хотела выломать.

Говорил я ей: — Довольно, выдра, выть,
Бабью боль пора из сердца вытравить. —

И, как телка, для журьбы стреножена,
Над речной ревела быстриной жена

И кричала: — Бойся вражьей погани —
Ранят тебе тело, голубок, они!

Ах, ни поену тебе, ни сыту быть
И небриту ржавые усы тупить,

Горек в сечах, в передрягах дальний путь —
А и встречусь ли с тобой когда-нибудь?.. —

Я ответил, что под бабьи жалобы
Так же прадедам моим сшибало лбы,

Звуки вольного степного кликанья
Подо мной взнуздали, разожгли коня,

Через реку меня гонит рысью прыть
Меч о рыцарские латы вызубрить,

Против пики вынимает шпагу бой,
Сводит вражью смерть с казачьей пагубой…

Дымится даль. За скифскими буграми
Бряцают сталью племена.
Надежда тает, как свеча во храме.
Дружина ханом пленена.

Закаты пышут тишиной зловещей,
И, петушась, как на разбой,
Резное солнце, всё острей, всё резче,
Горит над княжеской избой.

А темной горнице полуперуны
Сидят за слюдяным окном;
Там тенькают задумчивые струны,
Там пальцы спорят с волокном;

Там перепел водой из клетки прыщет,
Скорбит княгиня там, и — ах! —
Рука рабы подобострастно ищет
В ее славянских волосах…

Но не одна, над огражденным валом,
Княгиня бродит поутру:
Ковылий дух с падучим покрывалом
Ведет злодейскую игру.

Певучий ветер золотые пряди
Перебирает на стене,
Как струны гуслей, как листы тетради,
Как волокно в веретене.

По перегонам, по яругам древним,
Вернется князь, врагам на страх,
И солнце страсти засверкает гребнем
У Ярославны в волосах. —

А вам трещать, бродячие суставы,
В тисках пергаментных полос,
В упругих струнах, в переборах славы
И в искрах чесаных волос!

От неласкового Гамлета
К нам ли ты, в страну веселия,
Приплыла, слезами залита,
Безутешная Офелия?

Вспомни, кроткая, о лирике,
Помани к реке девической
Под воинственные выкрики
Нашей славы прозаической!

— Ваше величество — vous comprenez?[78] —
Всадник над пропастью, смута под спудом,
Конь на дыбы — не я Фальконэ,
Если работа не будет чудом!

Всякое чудо червонцем звенит,
Чудо растет сообразно налогам, —
Полмиллиона на адский гранит
С гадом под боком, — не так уж и много…

Райская сказка про Ваши дела
Рабским потомством не будет забыта.
Бронзовый конь, закусив удила,
В розовый воздух врежет копыта!

Бунты, что рушат кумиры царей,
Здесь лишь оближут подножные звенья —
Всадник пребудет у лир и у рей
Символом ветра и вдохновенья.

Киньте же, мудрая, щедрой рукой
Денег и подданных в пламя горнила!
В гимны грядущего льются рекой,
В сплаве со славой, медь и чернила.