Марк Тарловский - Молчаливый полет

Слегка чудаковатый контур
За проволокою вольеры —
И вот американский кондор,
Который видел Кордильеры.

Сны детства! Разреженный воздух…
Майн-Рид…Кровать…Свечной огарок…
Страна индейцев, лам бесхвостых
И дорогих почтовых марок!

Во время школьных репетиций
Как было лестно — без запинки
Повествовать о хищной птице,
Которой поклонялись инки!

На ярмарках из марок ярких,
Чужак от областей надводных,
Ты шел в обмен на самых жарких,
На самых редкостных животных. —

Охваченный меняльным блудом,
За знак с твоею шеей голой
Я мог пожертвовать верблюдом,
Проштемпелеванным Анголой…

Но счастье лет, азартом полных.
Ты позабыл в тени вольеры —
Твой мир — наплеванный подсолнух
И праздничные кавалеры.

Нотками нежного вызова,
Зеленью тонкого пуха
Тешила селезня сизого
Сладкая утка-рябуха.

Кроткое кряканье слушая,
Лакомка, падкий до ласки,
Думал он: «Вот она — лучшая
В мире крапивы и ряски!»

Думал он: «Всё приготовили
К нашей утиной утехе, —
Бабы — душой Мефистофили —
Гретхен пленили в застрехе…

Радуйся, жадная птичница,
Ад нам любовью готовя, —
Чадная утья яичница —
Вот твоя выгода вдовья.

Селезня, слезно воспетого,
Гонят на сцену — пожалуйста! —
Скажет ли кто после этого,
Чем я не копия Фауста?..»

Трехгодовалый грузный хряк
Исправно служит «Свинощету»
И в сотый раз вступает в брак
Не по любви, а по расчету…

Свою породистую кровь
Привить метиске из Норфолька —
В таком подходе — не любовь,
Одна расчетливость, и только!

Об семенить и изменить
И новым холодеть романом —
Какая дьявольская нить
Между свиньей и Дон-Жуаном!

Наука — сваха и свекровь,
Наука, не моргнувши бровью…
(Тут можно рифмовать с любовью,
Но это будет не любовь…)

Вечером на одинокой крыше
Кот приворожил к себе ворону.
Он понравился ей шерстью рыжей
И смешно мурлыкнутым «не трону»…

Месяц был как месяц, и в тумане
Крыши перемигивались жестью;
Птичий клюв изобразил вниманье,
Вызванное непривычной лестью:

Вежливо подрыгивая лапой
И подергиваясь, в знак традиций,
Кот подкрадывался тихой сапой
К радостно подрагивавшей птице.

И нежней, чем самурай пред гейшей,
Как диктует дедовский обычай,
Он ей декламировал звучнейший
Из придуманных котами спичей…

А спустя немного, в результате
Сказочного бракосочетанья,
У родителей, весьма некстати,
Вылупилось странное созданье. —

Если только верить их рассказу,
Их детеныш был как дух заклятый —
Полузверь и полуптица сразу,
Сразу волосатый и крылатый;

От отца с закваской кровопийцы
Цвет он унаследовал и волос,
А от матери — предплечий спицы,
Жесты, и полет, и невеселость.

Кот поплакал над своим ребенком
И назвал его летучей мышью…
Верьте, детки, тонким перепонкам,
Посвященным лунному затишью!

В стране, где прав довольно мало,
Где чужеземец — это царь,
Вблизи посольского квартала
Смиренный проживал кустарь.

При нем был пес из фокстерьеров.
Подобно всем китайским псам,
Он трусил белых офицеров
И был безжалостен к купцам.

По мненью пса, достичь довольства
Нельзя иначе, как вбежав
На территорию посольства
Одной из западных держав.

Свой адский план продумав тонко,
Он как-то в кухонном углу
Лишил невинности болонку,
Принадлежавшую послу…

Конечно, суд, конечно, гласность…
Кустарь ответчиком предстал…
Международная опасность!
Дипломатический скандал!

Но кто поспорит вероломством
С наивернейшей из подруг? —
Болонка пинчерным потомством
Посольство поражает вдруг!

Ученый эксперт вывел прямо,
Что в жилах каждого щенка
Туземной крови нет ни грамма,
А крови пинчерной — река…

Китайца больше в суд не тянут,
Китаец прав, китаец рад,
Ему легко, а фокс обманут,
А фокс унижен и рогат.

Я — страшной новости гонец.
Послушайте, исполняясь духу,
Про мученический конец,
Постигший рядовую муху! —

Свободной мысли колыбель,
Женева нравилась всегда ей.
Там спит над озером отель,
Засиженный мушиной стаей.

У кухонной его плиты,
Над сковородкой рот разиня,
Сколь часто сиживала ты,
Моя малютка героиня!

Но ты влетела второпях
В зал, где, рассевшись по ранжиру,
Сто грудей пели о путях
К разоружению и миру…

Сверканье сахарным пленяясь,
Ты прогулялась по манишкам,
Чьи обладатели, клянясь,
Грозили воинским излишкам.

Они кричали: «Дух войны
Грозит грядущим поколеньям,
Но будем вооружены
Разоружительным терпеньем!»

В окно! В окно! Тошнит от врак!
Скорей! Тоска подходит комом.
Бежать!.. Но форточку сквозняк
Захлопнул перед насекомым…

Оно в испарине, дрожа,
Проводит лапкой по макушке…
«Разоружа…» «Вооружа…»
Ах, нет ужаснее ловушки!

Там просят сдвинуться на треть,
Там просят не решаться сразу,
Там требуют предусмотреть
Пропагандистскую заразу…

Взглянула муха на Восток,
Полна сочувственной заботы;
Перекрестила хоботок,
Изнемогая от зевоты;

Сложила томно два крыла,
Решительных не выждав сдвигов,
И в два приема умерла,
Худыми ножками подрыгав.

— Здесь ветви мира — напрокат.
Здесь даже мухи мрут от скуки, —
Сказал восточный делегат,
Брезгливо умывая руки…

Подвижником на блудный пир
Явилось бедное творенье. —
Спи с миром, павшая за мир!
Вкушай загробное варенье!

Властолюбивая наследственность
К морям, как в детстве, нас зовет,
И первопутная торжественность
В рыбачьем парусе живет.

Бродяга, проклятый викарием
И осужденный королем,
Обогащает полушарием
Всемирной карты окоем.

Со звоном золота и каторги
Пират Атлантикой несом,
И Слава в латах конквистадорки
Штурвальным правит колесом.

Водительница и ответчица,
Она и в бурях, и в боях,
И Амазонка ей мерещится
В американских берегах.

Индейцы бьются с бледнолицыми,
И через робкие очки
Мы напрягаем над страницами
Расширившееся значки.

____________________________
Мы видим — с перуанских Альп
Спадают снежные покровы,
Сдирает с тайны свежий скальп
Завоеватель их суровый.

Мы слышим клич — «туда, туда,
Туда, где желтые богатства,
Где лам сребристые стада
И красная пастушья каста!»

Но через пастухов и лам,
Неуловимая для глаза,
Со страшной местью пополам
Распространяется зараза. —

Тебя мечом не одолеть,
Тебе не страшен бой мушкета, —
Тобой приходится болеть,
Неведомая спирохета!

Когда шумит обратный стяг
И флот торопится попятно,
На бледной коже у бродяг
Вскипают бронзовые пятна;

Под милым золотом скрипят
Изнемогающие трюмы,
Но кости ноют у ребят,
И лица у ребят угрюмы:

Уж лучше черная чума
Или зеленая холера,
Чем боль, сводящая с ума
Весельчака и кавалера!

За флотом пенный виадук
Струится следом дерзновенным,
И плавно движется недуг
По голубым и влажным венам…

А с берега родной земли,
Навстречу брызнутые круто,
Звучат ликующие «пли»
И гром военного салюта.

_________________________________
С тех пор щедротами Америки
Европа в хрипе, в горе, в жути,
И пляшут хмурые венерики
На свадьбе золота и ртути…

Мутнеет кровь, мечты подавлены,
Томится страсть боязнью лютой,
И лучшие уста отравлены,
Как чаша, полная цикутой.

За вспышку скопидомной похоти,
Вспашку девственной Ла-Платы —
Какие бешеные подати!
Какие щедрые расплаты! —

И жертва уличной трагедии,
Рыдая на фонарной тумбе,
Клянет Колумбово наследие,
Не зная даже о Колумбе!

__________________________
Сомнений нет, надежды нет,
Ломается последний якорь,
Как адмирал, растерян знахарь,
И волны рвутся в кабинет…

Ну что же? — поблагодари,
Оставь рублевую бумажку
И в слякоть, с шубой нараспашку,
Иди и шляйся до зари.

Я знаю — может быть, и ты,
С письмом, окурком и портретом,
Оставишь нам перед рассветом
Свои восторги и мечты.

Как доктор, поднесешь ко рту
Лекарство с револьверным дулом
И, задрожав плечом сутулым,
Отсалютуешь в пустоту…

Во славу древних моряков
— Да незабвенны наши предки! —
Такие выстрелы нередки
В судебной хронике веков —

Они звучат то там, то сям,
В тиши торжественной минуты,
Как запоздалые салюты
Победоносным кораблям.

Но, с золота заморских руд
Смывая ржавчину болезни,
Наука требует — «воскресни!» —
И славит выдержку и труд.