Автор неизвестен Европейская старинная литература - Лузитанская лира

Живу я, как во тьме кромешной.
Куда с бедой своей пойду?
Отчаявшийся, безутешный,
Я только новых бедствий жду.

Где я смогу сыскать забвенье?
Когда овец пригнал сюда,
То мнил: спасительную сень я
Себе нашел здесь навсегда,
Но не узнать мне утешенья
В чужом неласковом краю.
Теперь страшусь я искушенья
Своей рукой в одно мгновенье
Прервать жизнь горькую свою.

Я потерял в ночи цевницу,
Но как пред Селией моей
Смогу я в этом повиниться,
Коль я навек в разлуке с ней?
И вот везде брожу, унылый,
Везде ищу подарок милой,
Стенаю: «Где свирель моя?»
Ай, ройте мне скорей могилу,
На свете жить не в силах я!

И пусть поставят на могилу
Надгробье с надписью такой:
«Теперь спокоен он душой».

Когда ж разлуки минут сроки
И нам придет свиданья день,
Про то, как я страдал жестоко,
Моя поведает ей тень.
И если, вняв повествованью
Про безысходное страданье,
Слезинку обронит она,
Моя душа иль тень той данью
Будет утешена сполна.

Но коль не встречу состраданья,
То что ж, — я знал страшней удел,
При жизни горше боль терпел.

Ведь для того, кто брошен милой.
Померк навеки свет дневной,
Став беспросветной тьмой ночной.

Не знаю, что со мной случилось,
Но, разделенный сам с собой,
Охвачен я к себе враждой.

Собою полон, в обольщенье
Я прожил долгие года,
Но ныне грозная беда
Сулит мне лютые мученья.
Сколь стоит дорого прозренье:
Я дорогой плачу ценой
За то, что долго был слепой!

Себя уже не понимая,
В тревоге тягостной живу,
Великим злом ее зову,
Вершину зол в ней прозревая.
И чувствую, что скорбь иная
И страх иной владеют мной,
Став ношею моей земной.

Поводья выпустив, едет,
В свое погрузившись горе,
По берегу он, вдоль речки,
Чьи воды впадают в море.

Он едет медленным шагом,
Вернуться назад не чая.
Уносит река всю радость,
Оставив одни печали.

Когда раздирает сердце
Пронзительная утрата,
Одно лишь спасенье: ехать
С восхода и до заката.

Но вот закатилось солнце
И сумрак навис, густея,—
А рыцарь еще печальней,
А рыцарь еще грустнее.

Он видит: челны рыбачьи
Отчалили, уплывая,
И слышно, как плещут весла,
И песня слышна такая:

«Речная черна пучина!
Кто справиться с нею сможет?»
«Лишь тот, кто любить умеет,
Лишь тот, для кого дороже

Любви ничего нет в мире…
Лишь тот, кто сумеет волей
Своей одержать победу
Над пагубой и недолей!»

Хорошая песня… Только
Хорошее — скоротечно,
И голос певца растаял,
Быть может, увы, навечно.

И вновь Авалор вздыхает,
Объятый сердечной грустью.
А волны реки струятся,
Спеша от истоков к устью.

Он думает о началах,
Гадает он о причинах
Печалей, которых больше,
Чем в дюне любой — песчинок.

Он едет медленным шагом
Вдоль речки, бегущей в море,
И очи его — как будто
Два горьких и долгих горя.

И вот он верхом въезжает
В ночные речные струи.
И черные волны шепчут,
Над сердцем его колдуя:

«Казалось бы, скорбь тщедушна,
А рыцаря одолела.
Кто душу печали продал,
Подарит пучине тело».

Но вдруг Авалор увидел
У берега челн рыбачий,
Хозяином в этот вечер
Покинутый, не иначе.

И вот выбирает якорь,
За весла садится рыцарь,
И лодка во мрак ныряет,
Чтоб в полночи раствориться.

Никто ничего не знает
С той ночи об Авалоре.
Был слух, что нашел погибель
Он в черной пучине моря.

Но можно ли верить слухам?
Смешно и подумать даже!
Все знают одни лишь волны.
Все знают — да нам не скажут.

Средь стольких доблестей, вам данных богом,
Одна есть: пусть не высшая, она
Всегда была властителям нужна,
И состоит она в уменье строгом

Открыть искусству путь к своим чертогам
И тем на будущие времена
Остаться в памяти людской сполна
И уподобиться богам во многом.

Камен ведет на битву Сципион[22]:
Хоть их оружье — не мечи, но лиры,
Подмога их любой другой мощней.

Досель поется песнь былых времен,
Меж тем как пали медные кумиры.
Что ждать иного от немых вещей?

Шлю поздно я стихи — и жду суда:
Корят меня, что порчу, правя рьяно,
Но, Государь, страшусь самообмана:
К своим строкам пристрастны мы всегда.

Любому дорог плод его труда.
И вот отделываю неустанно.
Гляжу-то в оба, да в глазах туманно,
Иной же крив, а зренье — хоть куда.

Сражаюсь я со словом, полон пыла,—
В том взять пример с Горация посмел[23],
В ином тягаться с ним мне не под силу.

Из множества боев кто выйдет цел?
Одним одно, другим другое мило:
Разноголосье мнений — наш удел.

Та вера, истова, чиста кристально,
Та воля, что себя не опороча,
Познала испытанья всех жесточе
В огне, меж молотом и наковальней;

Та преданность, с которой беспечально
Сносить все беды мне хватало мочи,
Грудь полнившая жаром, влагой — очи,
— Вина моя поднесь и изначально —

Что принесли они мне? Лишь прозванье;
И мне клеймом на лоб словцо пустое
Легло — и жизнь клеймом мне омрачило.

Во власть молвы я отдан суетою.
Коль нет душе погибшей состраданья,
Мне лишь прощенье душу б излечило!

В жестоких муках, в боли неустанной,
Ни в чем не находящей облегченья,
Смерть призывать — а смерть все длит мученья,
Смеется свысока над старой раной.

И убеждаться, мучась: разум, данный
От неба нам, во власти помраченья
И нет для сердца воли, нет леченья —
Как тут не счесть, что все — лишь ветр обманный.

Я знаю очи, что всему виною,
И взглядом я ищу их взгляд ответный,
Чтоб оправдать себя их чистым светом.

О сны мои, возвышенны и тщетны!
Кто вас не видит, смейся надо мною,
Но я один вас вижу в мире этом.

Надежду, что напрасно муки множит,
Отбросил я — зачем пустые сны
Вернулись вновь? Зачем, превращены
В ничто, до дна испиты, ум тревожат?

Ужель слепой мальчишка[24] превозможет
Все доводы, что здравы и ясны?
Иль он моей не видит седины?
О жизни срок, растрачен ты, не прожит!

Душа, обман познавшая стократ,
Ужели не опомнится? Ужели
В расчет не примет зноя, мук, утрат?

Так странники, что в бурях уцелели,
Клянут моря — и с берега кричат:
— Эй, корабельщики! Доставьте к цели!