Николай Туроверов - «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

Уже никто чудес не просит,
И больше нет на свете слез.
А смерть все так же мерно косит
Свой нескончаемый покос.
Но вот, за звонкою косою,
Почти в беспамятстве, в бреду,
Дотла сожженной полосою
Я, зачарованный, иду;
Гляжу на грозное движенье
Косы в испытанной руке,
На странный взмах и на паденье
Людей совсем невдалеке.
Но нет в душе тоски и страха,
И вижу я: из пустоты,
Из кровью залитого праха
Растет трава, цветут цветы,
И лес весенний зеленеет,
И льется дождик на поля,
И с каждым часом хорошеет
Испепеленная земля.
И смерти нет… А за косою
Идет мой пращур и поет,
И загорелою рукою
Меня манит, меня зовет.

За легкомысленный язык,
За склонность к ветреной забаве,
За то, что я уже привык
К незатруднительной отраве,
За все, за все, чем грешен я,
Ты ниспошли мне наказанье,
Но не лишай меня огня,
Оставь широкое дыханье,
Любви и песен не лишай
И не клади во гроб живого,
Ты видишь: льется через край
Еще взволнованное слово.

Стали дни прозрачнее и суше,
Осыпаться начинает сад,
Пожелтели розовые груши,
Золотые яблоки висят.
От плодов, от солнечного света,
На душе спокойней и ясней,
И сюда теперь приходит лето
Из своих пустеющих полей.
Там летят по ветру паутины,
Все хлеба уже давно в снопах.
Бабье лето! Первые морщины,
Первые седины на висках.

Не с животворящим и веселым,
Дружным с нежностью, с любовью,
                                        со стихом,
А с тяжелым, непробудным, новым,
Уводящим к гибели вином;
Без раскаяний, без веры, без возврата,
Без тебя ― наедине с собой,
Я уже не вспомню чем когда-то
Был мне этот перстень золотой.
Все как есть на свете забываю,
Сам себя не узнаю в лицо.
Если крест нательный пропиваю,
Что мне обручальное кольцо!
И напрасно ты в своей тревоге,
В жалости, в смятении, в тоске
Встанешь предо мною на пороге
Призрачным виденьем в кабаке.

Жалей других, но не жалей себя!
И вот, с ненужными, случайными, чужими
Я пью вино, безжалостно губя
Твое неповторяемое имя,
Моя неразрешенная любовь,
Уже без вдохновений, по привычке,
В нестройном хоре праздных голосов
Участвую в унылой перекличке.
А ты молчишь, а я опять в бреду
Стремлюсь к тебе вслепую, как лунатик,
Как акробат испытанный иду,
Качаясь на протянутом канате.
А ты все ждешь ― ужели не сорвусь
Я с этой проволки железной.
Какой простор, какой простор и грусть
В моей свободе бесполезной.

За твое тревожное молчанье,
За биенье сердца моего,
За внезапное короткое свиданье,
На котором не случилось ничего,
За подсказанное вновь стихотворенье,
(В нем тебя опять не назову),
За такую нежность сновиденья,
О которой не расскажешь наяву,
За печаль, за тайное участье,
За любовь ― отвечу я потом;
Но сегодня сокровенно счастье,
Как ручей, еще сокрытый льдом.

За безропотную службу ―
В битвах пролитую кровь,
За возвышенную дружбу ―
Бескорыстную любовь,
За отцовские могилы ―
Родовые образа,
За растраченные силы,
За цыганские глаза,
За угарные попойки,
Где поились подлецы,
И за пропитые тройки ―
Золотые бубенцы,
Только жалкие равнины,
Только жалость без конца,
Да столетние руины
У дворянского крыльца.
Без пощады, без возврата,
Без умеющих помочь,
И как черный флаг пирата,
Все собой покрыла ночь.

Не плыву ― улетаю в Америку.
Кто поймет беспросветную грусть?
Это значит: к заветному берегу
Никогда, никогда не вернусь.
Это значит: благополучию
Свою жизнь навсегда уступил,
Полунищую, самую лучшую,
О которой я Бога просил.

О чем грустить, по ком скучать!
В рассветной мгле стоят опушки,
О многолетии кричат
Неугомонные кукушки;
И вторит им весенний хор,
Разноголосый щебет птичий.
Ах, мне весна с недавних пор
Нужна, как поцелуй девичий.
И вот мы с ней идем вдвоем,
Куда ― еще не знаем сами,
Я ― с подорожным костылем,
Она ― с апрельскими цветами.
Плывут над нами облака,
К плечу припал попутный ветер,
Светла дорога и легка,
И жить легко на этом свете.
А ночью мир по-Божьи прост,
Деревня молится о хлебе;
В моем окне так много звезд,
Как будто я уже на небе.

Был поздний час. И ты уже спала,
А я все медлил у твоей калитки.
Стоял октябрь. И ночь длинна была,
И лунный свет ― стеклянный, полужидкий ―
Стекал по кровле и струился по шоссе.
Оно теперь казалось мне рекою,
И плыл весь мир, и люди плыли все
К безмолвию, к забвению, к покою.
Все глубже сон. Все холоднее кровь.
Не знаю, что теперь тебе приснится.
А мир плывет, и с ним моя любовь,
Чтоб больше никогда не повториться.

И снится мне: тропой опасной
Идем с тобою мы в горах.
И ночь вокруг, но месяц ясный
Сияет в темных небесах.
Над нами горный снег белеет,
А ночь все глуше и синей,
И полуночный ветер веет
Над первой юностью твоей.
И снится мне: я стал моложе
И про любовь тебе пою,
Как никогда не пел и позже
Уж никогда не запою.

На простом, без украшений, троне
Восседает всемогущий Бог.
Был всегда ко мне Он благосклонен,
По-отечески и милостив, и строг.
Рядом Ангел, и весы, и гири ―
Вот он ― долгожданный суд!
Все так просто в этом райском мире,
Будто здесь родители живут.
На весы кладется жизнь земная.
Все мои деянья и грехи,
И любовь к тебе, моя родная,
И мои нетрудные стихи.
Сколько веса в этой бедной лире,
Певшей о земном и для земных?
Ангел молча подбирает гири,
Выбирая самый лучший стих…
О, как все они теперь убоги,
Эта плоть и эта кровь моя, ―
В судный час пред Богом, на пороге
Нового простого бытия.