Николай Туроверов - «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

Вокруг простор пустынный и безбрежный,
А тут шалаш, бакшевник[1] ― дед глухой,
И запах дынь, настойчивый и нежный,
И скрип кузнечика, протяжный и сухой.

Арбуз не вкусен вяло-тепловатый,
И я смотрю, прищурившись слегка,
Как медленно плывут кусками легкой ваты
В глубоком небе мимо облака.

Пустынно стало за гумном и голо.
Снопы в скирду сложили у плетня,
И запахом укропного рассола
Пропитан воздух солнечного дня.
Лишь воробьев, в пыли купаясь, стайка
Одна на улице. О, страдная пора!
С кадушкой огурцов хлопочет молодайка,
И слышен крик ее с соседнего двора.

Сижу с утра сегодня на коне,
Но лень слезать, чтоб подтянуть подпруги.
Борзой кобель, горбатый и муругий[2],
Рысит покорно рядом по стерне.

Я знаю, этот день, не первый и не новый,
Собой не завершит теперь в степи мой путь…
И вспомню после остро как-нибудь
И эти облака, и запах чабрецовый.

Закат окрасил облака
И лег в реке отсветом рыжим.
Плотва склевала червяка, ―
Мой поплавок давно недвижим.

Струит в лицо степная тишь
Последний хмель благоуханий,
Гляжу на сохнущий камыш
И не мечтаю о сазане.

Когда-то мимо этих плес
Шли половцы и печенеги.
О, древний шлях! Дремлю в телеге
Под скрип немазаных колес.

И снится мне все тот же сон ―
Склоняясь надо мной, поют две бабы,
Напев их, медленный и слабый,
Меня томит, как долгий стон.

Пущу собак. И, как дитя, заплачет
На пахоте настигнутый русак,
И вновь Устин, отцовский доезжачий[3],
Начнет ворчать, что я пускал не так.

― Опять, паныч, у вас расчету мало. ―
И с сердцем бросив повод на луку,
Он острием старинного кинжала
Слегка проколет ноздри русаку.

О, мудрая охотничья наука!
Тороча зайца, слушаю слугу,
И лижет старая седеющая сука
Кровавый сгусток в розовом снегу.

Двух вороных могучий бег,
Полозьев шум слегка хрустящий,
Морозный день и ветер, мчащий
Лицу навстречу колкий снег.
О, как родны и ветла вех,
И дым поземки мутно-синий,
И кучера на шапке мех,
И на усах пушистый иней.

Темнее стал за речкой ельник.
Весь в серебре синеет сад,
И над селом зажег сочельник
Зеленый медленный закат.
Лиловым дымом дышат хаты.
Морозна праздничная тишь.
Снега, как комья чистой ваты,
Легли на грудь убогих крыш.
Ах, Русь, Московия, Россия, ―
Простор безбрежно-снеговой,
Какие звезды золотые
Сейчас зажгутся над тобой?
И все равно, какой бы жребий
Тебе ни бросили года,
Не догорит на этом небе
Волхвов приведшая звезда,
И будут знать, и будут верить,
Что в эту ночь, в мороз, в метель
Младенец был в простой пещере
В стране за тридевять земель.
Никто другой не станет ближе,
Чем Он, скуде[4] дымящих хат,
Когда сухой мороз пронижет
Веселый крик твоих коляд.

За облысевшими буграми
Закаты ярче и длинней,
И ниже виснут вечерами
Густые дымы куреней.
В степи туманы да бурьяны,
Последний грязный, талый снег,
И рьяно правит ветер пьяный
Коней казачьих резвый бег.
Сильней, сильней стяни подпруги,
Вскачи в седло, не знав стремян:
Скачи на выгон, за муругий,
На зиму сложенный саман.
Свищи, кричи в лихой отваге
О том, что ты донской казак,
Гони коня через овраги,
За самый дальний буерак.
Пусть в потной пене возвратится
Твой конь и станет у крыльца;
Пусть у ворот ждет молодица
С улыбкой ясной молодца.
Отдай коня. Раздольно длинный
Путь утомил. И будешь рад
Вдохнуть в сенях ты запах блинный,
Повисший густо сизый чад.
Как раньше предки пили, пели,
Так пей и ты и песни пой.
Все дни на масляной неделе
Ходи с хмельною головой.
Но час придет. И вечер синий
Простелит сумрачную тень,
И в запоздалых криках минет
Последний день, прощеный день.
Сияй лампадами, божница,
В венке сухого ковыля.
Молиться будет и трудиться
Весь пост казачая земля.

Где их родина? В Смирне ль, в Тавризе,
Кто их сделал, кому и когда?
Ах, никто к нам теперь не приблизит
Отлетевшие в вечность года.
Может быть, их впервые надела
Смуглолицая ханская дочь,
Ожидая супруга несмело
В свою первую брачную ночь;
Иль позор искупить, чтобы девичью,
Побороть горечь жалоб и слез,
Их влюбленный персидский царевич
Своей милой в подарок принес.
И она, о стыде забывая,
Ослепленная блеском серег,
Азиатского душного рая
Преступила заветный порог.
Сколько раз потом женские уши
Суждено было им проколоть,
Озаряя гаремные души,
Украшая горячую плоть;
Сколько раз госпожа на верблюде
Колыхала их в зное пустынь,
Глядя сверху на смуглые груди
Опаленных ветрами рабынь.
Но на север, когда каравану
Путь казачий разбой преградил,
Госпожу привели к атаману,
Атаман госпожи не щадил,
Надругался над ней, опорочил,
На горячий швырнув солончак,
И с серьгами к седлу приторочил,
Привязал за высокий арчак[5].
Или, может быть, прежде чем кинул
Свою жертву под гребень волны,
Разин пьяной рукою их вынул
Из ушей закаспийской княжны,
Чтоб потом, средь награбленной груды,
Забывая родную страну,
Засветилися их изумруды
На разбойном, на вольном Дону.
Эх, приволье широких раздолий,
Голубая полынная лепь,
Разлилась, расплескалась на воле
Ковылями просторная степь.
И когда эту свадьбу справляли
Во весь буйный казачий размах,
Не они ль над узорами шали
У Маланьи сверкали в ушах,
Не казачью ли женскую долю
Разделяли покорно они,
Видя только бурьяны по полю,
Да черкасских старшин курени.
Но станичная глушь миновала,
Среди новых блистательных встреч
Отразили лучисто зеркала
Их над матовым мрамором плеч.
Промелькнули за лицами лица
И, кануном смертельных утрат,
Распростерла над ними столица
Золотой свой веселый закат.