Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Я спустился к потокам хмурым,
К водам, лишенным утра,
В край неподвижного камня,
В край немого металла.
Нищие плоскогорья.
Черные веки обрывов.
В небо луной иссохшей
Кастилия смотрит устало.

Память бросала тени
На голые плечи склонов.
Было лето, как погремушка,
Горохом цикад набито,
Набито набатным звоном,
Тайной налито силой.
…Край соломы и охры.
Фрегат, занесенный илом.

В Бургосе нет прохлады.
В Бургосе потные стены.
В Бургосе голые дети
Барахтаются в фонтанах.
И костлявые руки собора
Сквозь облако древней пыли
Тянутся к золоту солнца,
К нитям дождей оловянных.

Где ты, Испания, где ты?
Я ловлю в завываниях ветра
Эхо песен твоих недопетых.
Я в глазах твоих сыновей
Вижу искры горячего света,
Блики завтрашнего рассвета.
Я знаю: багровое пламя
Зреет под серым пеплом.

Где ты, Испания, где ты?
Я ищу, ищу твои песни
На улицах, сном одетых,
Пропитанных запахом плесени
И жгучей мечтой о просторе.
Этот сон солонее моря,
В котором свое лицо
Ты отмоешь от крови и горя.

У людей твоих нету света.
Нет ветвей у них. Прошлого нету.
Смерть для них привычная штука.
Жизнь для них ежедневная мука.
Их постель — холодные скалы…
Я в растоптанных розах, Испания,
Тяжкий твой крест искал
И сердце, магнит усталый.

На восходе стены Авилы
Полыхают в отсветах желтых.
А в небе гигантом хилым
Встает нефтяное солнце.
А красота — это сука,
По следам бредущая смерти.
А красота — это стыд
На лицах людей голодных.

Где ты, Испания, где ты?
Красоту твою руки слепые
Ночами ощупью ищут.
Туристы домой увозят
Фотографии тощих нищих.
А звезды к рассвету тают,
И бросаются люди в изгнанье —
В лиловый костер вокзала.

Где ты, Испания, где ты?
Нет, не в чванном золоте храмов,
Не в аренах — пурпурных ямах,
Не в знойной дремоте лета,
Не в изгибах долин холмистых —
Амфорах лунного света,
И не в душном сумраке порта,
Где ночами швартуются шлюхи.

Где ты, Испания, где ты?
Ты в этих строках, Испания,
Твои мечты и страдания
Колотятся в сердце поэта.
Ты в руках горняков бастующих,
Ты в непокорной Астурии,
Ты за решетками тюрем,
Ты в огненном солнце рассвета.

За густой пеленой
Наших будничных дел,
За больной маетой
Наших душ, наших тел,
Сквозь унылые тени
Обид и забот,
Сквозь тугое сплетенье
Житейских невзгод,
За уродливым миром
Пустой суеты,
За угрюмым и сирым
Лицом нищеты —

Мы увидеть должны,
Как прекрасна земля,
Как березы нежны
И легки тополя,
Сердце верного друга
Увидеть должны,
Зелень летнего луга
И трепет весны…
Сердце верного друга
Увидеть должны,
Зелень летнего луга
И трепет весны.

Сквозь ворчанье, и зов,
И рыданье, и брань,
И сквозь визг тормозов
В предрассветную рань,
За пронзительным плачем
Пожарных сирен,
За концертом кошачьим
Супружеских сцен,
И за воплем орущих
В саду малышей,
За истерикой ждущих
Войны торгашей —

Мы услышать должны
Шепот сонной травы,
Красоту тишины,
Птицу в гуще листвы,
Что во мраке лесном
Задремала, успев
Сочинить перед сном
Колыбельный напев,
И во мраке лесном
Чутко дремлет, успев
Сочинить перед сном
Колыбельный напев.

Быки тоскуют в воскресенье,
Когда им надо ради нас
Уныло бегать по арене,
С тореро не спуская глаз.
Зато у лавочников праздник,
Зато, гордыней обуян,
Любой приказчик и лабазник —
По меньшей мере Дон-Жуан!
Ах, пляшет бык, и кто же сможет
Сказать, какие думы гложут
Быка в тот самый миг, когда
Он замечает на трибунах,
Ах, посреди красоток юных —
Мужей рогатые стада!..

Быки тоскуют в воскресенье,
Когда им надо ради нас
Пред матадором на колени
Валиться в свой последний час.
Зато у лавочников праздник,
Зато отвагою горит
Любой приказчик и лабазник
Среди орущих Карменсит!

Быки тоскуют в воскресенье,
Когда им надо ради нас
Удар кинжала, как спасенье,
Принять, вздохнув последний раз.
Зато у лавочников праздник,
Зато, триумфом ослеплен,
Любой приказчик и лабазник —
Ну просто вылитый Нерон!
Ах, для быка одна отрада —
Призвать на нас все муки ада,
И хворь, и боль, и плен, и тлен,
Но бык нам все простит, поверьте,
Коль вспомнит на пороге смерти
Про Ватерлоо и Верден!..
Верден…

Старики молчаливы, и разве глаза скажут слово-другое за них.
Пусть богаты они, все равно бедняки, даже сердце одно на двоих.
В доме пахнет лавандою и чистотой, бродят отзвуки давних речей.
Как в глухом захолустье, в Париже живут старики среди старых вещей.

Верно, смолоду много смеялись они — голоса до сих пор дребезжат.
Верно, смолоду плакали много они — до сих пор все туманится взгляд,
А в пустынной гостиной дряхлеют часы, и вздыхают уныло во сне,
И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и ей, и мне.

Старики день за днем отвыкают мечтать, книги спят, пианино молчит.
Больше некого ждать, и воскресный мускат сердце старое не горячит.
Старики неподвижны, их мир, что ни день, цепенеет, сужается в щель —
От постели до кресла, от кресла к окну, и обратно из кресла в постель.

А бывает, на улицу выйдут они, и в толпе, среди лент и венков,
На далекое кладбище тихо бредут, и хоронят других стариков,
И на миг забывают, что дома часы, удрученно вздыхая во сне,
Все бормочут в бреду и пророчат беду и ему, и ей, и мне.

Старики, точно в пруд, погружаются в сон, и не выплыть порой из пруда.
Как боятся друг друга они потерять и, однако, теряют всегда…
Был он злым или добрым, ах, что за печаль для того, кто остался в живых!
Просто худо ему, что остался в живых, когда сердце одно на двоих.

Вы, должно быть, увидите где-то его, он мелькнет перед вами, как тень,
И прощенья попросит за то, что он жив, и зе то, что всю ночь и весь день
В опустелой гостиной дряхлеют часы, и уныло вздыхают во сне,
И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и вам, и мне,
И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и нам, и мне.