Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Друг, в пламени искусств обретший отчий кров, —
Так медленно монах, в молитву погруженный,
Блуждает в вышине душою потрясенной,
И слышит шепот пальм, и видит блеск ручьев, —

Над хмелем, суетой и знаньем вознесенный,
Каких родных картин ты различаешь зов?
Пред розой свежею с мурашками шипов
Застынешь ты на миг, от муки отвлеченный.

Надгробие лучом косым освещено…
И красотой в душе сомненье рождено,
Потом его покой родной земли сменяет;

Завешены холсты. Закрыт последний том.
Оркестр молчит. И лишь меж днем и небытьем
На солнце клин горит и постепенно тает…

Если бы не было ничего, в тебе уже заключалось бы все:
Величие безбрежной пустоты, всеобъемлющее спокойствие
Цветущей синевы. О океан,
Несущий нас
Нежнейшей дорогой
Свободных волн небесных горизонтов,
Напоминающих нам о существовании иного мира,
В тебе всё:

Песчаные отмели,
Соль земных морей,
Леса исчезнувших континентов,
Огни разросшихся городов-храмов,
Полуденные стекла, в которых проплывают
Блестящие облака.
Вечная синева, в тебе всё:
От блеска серпов и копий твоей сверкающей основы
До тишины колосящегося поля,
Ведущего скрытую битву с ветром, и луны,

Повисшей, как призрак, над мачтами монгольских галер,
Раскачивающихся вверх и вниз. В тебе всё:
Горный Толедо, река
И солнечная дымка длинных улиц,
Пыль, поднимаемая копытами ослов, и скрип пово&ск,
Аромат томатов,
Мраморные горы и резцы мастеров.
Город соборов, подобный облачному видению, —
В тебе всё.

В тебе человечество,
Совершающее долгое путешествие из будущего,
Минуя придорожные столбы, пирамиды,
Троны и балдахины,
Колышущиеся на ветру опахала,
Длинные процессии
И шпалеры рабов.
Вечная синева,
Ты мечта
Затаенных глубин мысли,
Тающей в зеницах
Собственной отрешенности.
Ты — всё.

Из иного мира
Нисходит сияние вечного дня
На воды, в которых плавают водоросли
Нашей повседневности,
Нашего темного сознания.

Синева, в тебе
Заря божества,
Обетованный Ливан,
Который созерцает душа,
Родина благородных,
Дорога в светлую Месопотамию,
Серебрящуюся потоками
Беспредельного будущего.
В тебе всё.

Хрустальные цистерны
Ответствуют звоном
Пенью лазурных струй источников,
Питай нас, широкий Нил,
Земля Эфиопии.
Высоко,
Высоко в отдалении
Струятся мечты твоих водопадов.

Если бы не было ничего, в тебе уже заключалось бы все,
Неподвижный родник синевы.

Письмо. Слова.
Молчишь. Я тоже.
Листва мертва.
Год подытожен.
Пусты сусеки.
Хлеб испечён.
Снега навеки.
Подтопок черн.

Год подытожен?
Молчишь? Молчу?
Лист напрочь сброшен?
Царить мечу?
Зерно простыло?
Повыстыл жар?
Гнездо постыло?
Обычай стар?

Но феникс-птица
Избудет прах.
Хлеб уродится.
Огонь — в сердцах.
Год на пороге.
Письмо. Слова.
Живу в итоге.
Любовь жива.

Хлеб испечен.
Муки достало.
Смерть нипочем.
Меч — на орало.
Гнездо обжито.
Твой сын рожден.
Согрето жито.
Мир огражден.

Письмо. Слова.
Молчишь. Я тоже.
Листва жива.
Глаза погожи.
Полны сусеки.
Сердца чисты.
Мир в человеке.
В младенце — ты.

Полог неба меня встречает
натянутый туго
отполированной лестницей
для бегства

Море
звучащее пространство памяти
еще колышется от плаванья
тупого забытья

И отражается в осени душа
опьяненная и от уныния
сонная
Листьев облезлые губы
щекоча ласкают и лижут
лицо земли

Лебедь тихо отплыл
от звездной тени
и раздетые лодки
кивают прямыми мачтами
от легкого вздоха волны

Стаи утиной бряцанье
золотое плетенье молчания
спокойствие зноя

Всюду слышится долгое «да»
но в листве на аллее
шаги расставанья

Достохвалимо солнце в облачной припрыжке,
и приглашает приобщиться тень;
и с Меланхолией заводим мы интрижки,
когда уходит нас не баловавший день.

И ход судеб и фабул нам подсуден,
утерянных давно и невзначай.
Так многотруден клюв орлиных буден —
благопристойность, мрак — и сам господень рай!

Идем, бредем в страну глухих просторов,
где всех проблем конечная ступень…
И — лицедеев, трагиков, актеров —
последняя нас обнимает тень.

Последний час мой. Я блажен и рад!
Словами этот миг нераскрываем —
Их не хватает мне. Ты расскажи…
«В чащобе я — и нет нужды назад,
И чувствую, как всеми забываем.
Слова? Здесь только шум лесных верхов…»
И — впредь нам жить у самых родников.

Багровой бородой гора
детей стращает поутру,
мол, подо мхом в густом бору
хоронят солнце до утра…
*
Кузнечик прыгает в развешанных полотнах.
То там, то тут стеклянный разговор —
но твердою рукой разрушен слов узор,
и счищен с башенки покров белилен, плотныг.
*
Рукой — в траве, к подушке льнуть щекой
в сарае меж телег. Бревенчатый накат
затмит полоблака. И, блекло-розоват,
целуется твой рот с соломенной трухой.
*
Вечерний кофе пьешь примерно,
вдруг солнце через крышу — прыг!
и мчит к потоку напрямик,
и мнит крестьянин — это серна…