Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

Выходит в конечном счете,
что условное наклонение выбилось в лидеры.
Оно, если речь о несбывшемся счастье,
пребывает в своей стихии.
Если о неминуемом несчастье —
то и тогда приоритет за ним.
Оно бестелесно как воздух и заметней огня.
Оно притупляет поступок и сбивает с толку субъекта.
Оно патрулирует перепутья содержания.
Оно — сердце языка и мера реальности.
Оно большей частью монолитная правда.
Как убедительно звучит, например, такое:
«Случись взрыв на несколько секунд раньше,
жертв бы не было»,
или, допустим, это:
«Если бы у тебя были деньги,
мы непременно были бы вместе».
Условное наклонение!
Желательность, предположение, возможность…
Пусть так. Но и одно: Истина!
То, чего мы хотим, но не происходит,
и то, чего не хотели, но произошло —
и первое, и второе
под контролем условного наклонения.
Оно ставит нам условия,
слишком сложные условия,
нам, стремящимся к счастью.
Им явлено на свет изъявительное наклонение,
им обусловлено,
оно лишь сопутствующее событие.
Если вдуматься толком в изъявительное наклонение,
то оно, мы заметим в момент констатации счастья,
по сути малодостоверно,
и это — результат несоблюдения условий,
поставленных условным наклонением.
Воспоем же условное наклонение!
Смягчим его суровость!
Расслабим его бдение
вялым и валким изъявительным наклонением!
Во избежание подозрений с его стороны
временами развеем его и убогим повелительным!
Да не расстроим этот мрачный контекст событий.
Да не прогневим его всуе.
Да не погибнем.

Ты, обнажаясь, приносишь присутствие времени.
Жар возвращается пеплу истлевшей судьбы.
Пляшет аквариум, — рыбки беснуются резвые.
С карты доносится рокот морей голубых.
       Меж этажами мечется лифт суетливо.
       И алфавит следует тела извивам.

Ты, обнажаясь, сама, вероятно, не ведая,
приподнимаешь глаза мои на постамент.
Как ни печально, но им не увидеть, наверное,
мерзость изжитой, и подлость — сошедшей на нет.
       Их достоянье лишь в том, что ни гневом, ни желчью
       взор не туманился. Даже в момент пораженья.

Ты, обнажаясь, мудришь над электропроводкою:
в ней, вместо тока, струится горячая кровь,
сладко-соленая, алая, слишком проворная.
И не дано твой спадающий легкий покров
       запечатлеть, словно арию, на киноленте.
       Тот режиссер принадлежностью сделался смерти.

Ты обнажаешься. Книги в тяжелых обложках
наперебой мне повествуют о прошлом,
       силясь поведать сокрытые тайны несметные.
Но лишь в тебе, обнаженной, я вспомнить надеюсь
ту красоту, что провидел еще до рождения,
       только в тебе для меня вероятно бессмертие.

Ты обнажаешься, и капиллярными нитями
медленно переполняет меня изнутри
благоговенье пред Сущим, столь неизъяснимое,
что не сумею достойно возблагодарить.
       Силюсь сказать. Непослушные губы немы,
       чтобы коснуться бессмертья хотя бы на миг.

Ты обнажаешься — тихо, как храм оскверненный
после татар обживается Богом по новой.
       Смолкло на улице яростных птиц голошение.
Даже машины бесшумны. Беззвучная местность
вся в ожидании. Чудо так сладостно медлит.
       И тишина знаменует его предвкушение.

Лбом прижимаясь к стеклу, озорное светило
шанс подсмотреть за тобою не упустило.
       День проясняет лицо свое. Все сожаления
дымкой туманной рассеялись, снегом истаяв.
Ты, обнажаясь, струишься инфантою в танце.
       Нашей совместною комнатой стала вселенная.

Обнажена! Наполняются легкие вдохом.
Я ни о чем не прошу — лишь позволь мне подольше
       денно и нощно с тобою по этому адресу
бодрствовать вместе. И благодарить, умирая.
Старый чердак обернулся обещанным раем —
       тщетно подвал намекает на образы адские.

Лето обернулось комаром.
Гравий нанесло поверх травы.
Прошлое явилось королем,
но сняло корону с головы.

Знай, пока ты радовался, твой
груз возрос, пока ты бередил
сонное пространство, громовой
дважды колокол уже пробил.

Молодость кончается — вот-вот
вспыхнет и погаснет навсегда:
плачешь — но в глаза, наоборот,
вспять идет соленая вода.

Словно дивный сахарный изюм,
мысль жует свой мозг. В который раз
надо мной, пробившийся сквозь шум,
стонет старости античный джаз.

На этом белом листе
прежде чем написать что-либо
представь его бесполого предка
летучее семя дерева
представь себе как стонет
ветер несущий семя именно сюда
где сосна должна прорасти
и представь как нога в сапоге
на него наступила и
в перегнойную землю
всадила крепко

На этом белом листе
прежде чем написать что-либо
представь его пожелтевшим
разорванным на клочки и
золу развеянную в воздухе
воздухе все еще помнящем
с твоего живописного тела
на белое тело листа переведенную
графику

На этом белом листе
прежде чем написать что-либо
верь что в воздухе
между летящим семенем и
развеянной золой
золотое сечение
пройдет через это стихотворение

Мой друг — прокаженный.
На целый день отложив все дела
Иду к лепрозорию
Стучу в окно его и мы
Сквозь давно немытое мутное стекло
Разглядываем друг друга
Долго и ненасытно.
Прощаясь
Разжимаем кулаки и
Вдавливаем ладони в стекло окна —
Каждый из своего мира.

Наши руки
Соприкасаются.

Мой друг улыбается мне
Улыбается чтоб показать —
Что не требует от меня большего,
А на меньшее не согласится.

Вот — настоящая дружба.

Он полетел первый раз и —
Удачно —
Восславили, преклонились, благословили.
Во второй раз полетел он и —
Снова удачно —
Приняли, не пожалели воды и хлеба,
Дали расческу для крыльев.
В третий раз полетел он и —
Тоже неплохо —
Смирились, привыкли.
Он в четвертый раз полетел, но —
Напрасно —
Нарекли дурным подражателем ангела.
Но и в пятый раз — все равно — полетел он и —
Выстрелили,
Сбили.

Как красив был этот синий автобус!
Из зимы вдруг переехавший в лето…
Я увидел его с поднебесья своего четвертого этажа
И сразу узнал:
Это 12-й,
Он ходит с Руставели до Важа Пшавела
В салоне украшенном турецкими надписями
И грузинской речью —
Сидели люди и сияли от скрытой радости
Я смотрел с высоты на автобус
И его голубые полоски подшучивали надо мной —
Будто несколько ступенек небесной лестницы
Под моими ногами
А сидящие в автобусе —
Это ангелы синих высот…
Я смеялся над своей шуткой
Но когда посмотрел вверх то увидел тьму
И понял что стою вверх ногами
Над головой у меня земля,
А там где проехал мой голубой автобус — небо!
Но это была лишь ответная шутка
Человека в хорошем настроении
В этот чудесный весенний вечер…
Потом снова появились автомобили и люди
На земле и вверху, во всей вселенной
Только 12-й скрылся
В направлении Сабуртало
Когда-то там жила моя жена
Но я перевез ее сюда
И все это имело большое значение
Как и синий автобус
На мгновенье перевезший из другого мира
Неземных путников
Что бы показать их мне
И исчезнуть