Михаил Армалинский - Чтоб знали! Избранное (сборник)

Всё обойдётся. Но без тебя
не обойтись.
В счастливчики я поступал,
не поступись

своею жизнью и для меня,
как я – своей.
К тебе привился у корня,
и ты привей

ко мне свои отростки губ,
наросты глаз,
твой тёмный и бездонный пуп
и скользкий лаз.

Плохой, хороший ли, но умер
наш мир, в котором жили мы,
где я влюбился, как я думал,
потом бежал, как из тюрьмы,

где ебля стала адом сущим
от повторяемости дней,
где не пиздой, а ртом сосущим
я бредил, пребывая в ней.

Мир умер с лаской, но без смазки
естественной, отдав конец,
который не казался сказкой
той, что стремилась под венец.

Но смерть страшна во всяком виде,
поскольку устраняет плоть.
А я на тело не в обиде,
оно – прекрасно, смертно хоть.

Душа твоя – первопричина,
что телом позабылся пыл.
Какой же был я дурачина,
какой же я счастливчик был.

В лице пизды запечатлелась страсть
тотальная, без всяких экивоков —
кровать тряслась, когда она стряслась
с Лолитою, которую… Набоков.

Он всё вокруг да около писал,
лишь озабочен собственным оргазмом,
и, заслонив собою небеса,
в Лолите шуровал однообразно.

Ему б её желанью научить,
расшевелить бы похоть языкасто.
Но хуй его был слишком нарочит
и о чужой любви не заикался.

Г. Гумберт вымахал такой амбал,
похожий по мозгам на замполита,
Лолиту без взаимности ебал,
зато и наебла его Лолита.

Гоген смотрел автопортретом
со стенки в ёмкий унитаз,
что, как Таити, вечным летом
всю внутренность его потряс.

В водовороте исчезали
отходы чуда-бытия,
и, облегчённый, лучезарный,
мой лик свежел, как от бритья.

К тебе я возвращался в ложе,
чтоб резвый танец живота
ты станцевала, чтобы позже
торжествовала правота.

Свобода чувствоизъявлений
на острове матраца шла.
Там, разведя твои колени,
открыл, где кроется душа.

Она потела и пердела,
запоры сраку – на запор,
жратва грозила весом телу,
вися повсюду, как топор.

И ебля становилась мрачной,
поскольку запах, мокрота…
Её я ставил на карачки,
и разверзалась срамота.

И не было прекрасней чуда,
себя являющего мне.
И ты владела им, паскуда,
помешанная на говне.

Количество твоих отходов
и запах их тебя пленял.
Но хила к похоти охота,
не хер, а харч тебя пронял.

И только водка или виски
тебя спасали от стыда
за тело дряблое, за мысли
o том, что похоть – не беда,

а счастье, если рядом тело
моё, хотящее твоё.
Но ты потела и пердела,
стыдясь пизды, лица её.

Страсть изживается жизнью совместной,
совестно холод скрывать за завесой

мятой привычки – дрочить женским телом
хуй, что предался мечтам оголтелым.

Ты горделиво стоишь на карачках,
я не порю в наслажденье горячку,

я замедляю движенья, смакую
грёзы – для выплеска выбрать какую?

Пизда по имени женщина
ходила на двух ногах,
как ложь – на длинных, и трещина
кровила затрещиной пах.

Была среди них башковитая,
мозгами о ней пораскинь,
башка у неё зави́тая,
в ней мыслей вились ростки.

Мы с ней говорили меж спазмами
сначала о том, а потом
o сём-заполнялись паузами
заумными, с полным ртом.

Призналась она в искушении
тотальном, которое в ней,
подобно кораблекрушению,
с которого дно видней.

Она вознеслась над народами,
идущими к ней на дно,
чтоб ценными стать породами,
лежащими в ней давно.

Завлекалище влагалища
обнимает, прижимает
к сердцу клитора – не лгал ещё
никогда – опережает

он влагалище в желании,
и, пока оно взмокает,
он уже при нажимании
от огня изнемогает.

Так что он – вперёдсмотрящий,
пионер он и разведчик,
языка взял – говорящий,
он размяк от тайн сердечных.

Без костей язык и длинный,
шуровал туда-сюда,
и возник оргазм старинный без
вины и без стыда.

Не останавливаюсь в поиске —
найдя, я поиск продолжаю,
не важно, выше ль, ниже ль пояса,
но я свободе подражаю.

Она превыше понимания,
я просто следую влечению,
которое подобно мании,
не поддающейся лечению.

Разнообразие оказий,
намеренный счастливый нумер,
и новой женщины оазис,
но только замер – сразу умер.

По обе стороны оргазма
я проживаю жизнь свою,
в пизду, в которой тайны спазма,
я любопытный нос сую.

В ней жили взрослые и дети,
её сжигали на кострах,
как будто дьявол был в ответе
за наш безумный стыд и страх

от лика Божьего, который
при жизни нам узреть дано.
Сидит ли женщина в конторе
или берёт веретено,

не блядь, не call girl и не гейша,
в своей практичности проста.
Что мне – такое диво, ей же —
обыкновенная пизда.

Она ей, впрочем, знает цену
и намекает на неё.
И Бог выходит на арену
и вытворяет бытиё.

Умер день от июльской жары.
Я сижу на скамье, зол и юн.
Как вампиры, сосут комары
кровь мою – их без промаха бью.

Люди тоже не прочь попивать
кровь мою, говоря: «Будь здоров!»
Как хотел бы я их убивать
безнаказанно, как комаров.

Средь ног твоих я размышлял о мире,
лишь отдыхая, можно размышлять.
Вот я стремился, рвался, был настырен,
и что теперь? Кто смеет мне мешать

мечтать? Ах, это ты, прекрасная девица?
И что прекрасного теперь в тебе узрю?
Но знаю, скоро вновь желанье возродится,
и потому я впрок тебя терплю.

Желание тела с отверстием спереди
и с выпуклостями на уровне груди
приходит с обязательностью смерти,
и онанизмом не скажешь ему «погоди»!

Это тело считается другого рода,
потому что оно кровоточит раз в месяц,
независимо, принимает ли роту
мужчин, или муж отверстия месит.

Это тело способно толстеть животом,
если вовремя чашу терпенья наполнить.
Это тело способно заполнить весь дом
мельтешеньем телец. И в полночь, и в полдень

это тело меня поражает собой,
открывая мне цель попадания в щель.
Но владеет сим телом, как и моею судьбой,
чудовище. Будем звать его женщиной отсель.

Вышла замуж за вибратор,
с ним жила без ссор и склок.
Однозвучный он оратор,
выжимал фруктовый сок,

то есть яблочный, греховный,
сладкий и пьянящий ум.
Был вибратор гладкий, ровный —
мобиле перпетуум.

Что ни женщина, то пизда
от касанья пускает сок.
Иисуса мне жаль, Христа,
ни вкусить, ни скользить в ней не мог.

А была ведь Мария-блядь,
что ему всучала себя,
но не стал он её ебать,
и за это Пилат распял.

Исправно притворяясь, что кончает,
блядь напрягалась, чтобы кончил я,
прекрасно зная – чуть мне полегчает,
я улечу, как сытая пчела.

Она не хуй сосала, а резину,
напяленную в целях медицины,
а я сосал её усталый клитор,
что в наслаждении известный лидер.

Я кончил, и она конец сыграла,
как будто всё решили по любви.
Умелая была, признаться, краля,
намного лучше той, что я любил.

На меня ползёт пизды мокрица,
я же и не думаю укрыться —
ею я себе желал накрыться,
так и полз всегда бы ей навстречу,
но мешает облик человечий.

Пока – покой. Потом – потоп.
Затем – Эдем.
Вокруг меня бурлит поток,
и я – в воде

живой и мёртвой – сей коктейль
дано испить,
а та, что я всегда хотел, плывёт
и спит.

Ей снятся сны не про меня,
а про моря.
увы, она – не про меня,
я примерял.