Михаил Армалинский - Чтоб знали! Избранное (сборник)

Я в юности о желаньях каркал,
и вот они улетели – куста боятся
пуганые вороны. В кустах я крякал
от запора, а не от потуг ебаться.

Женщины обходят стороной возраст,
о девушках не говорю – обегают,
но так, что день ото дня их навоз рос
вокруг, – они меня опекают.

Я всё верю в обильные деньги,
в их покупательную мужскую силу.
Я бы одной повсюду развесил серьги,
сам проколол бы ей нос, губы, щёки – всю образину.

Я бы купил любовь, ибо любовь измерить
можно лишь временем. Ну, а время —
чистые деньги. Люди – не звери,
знают, что в полость любую деньги доставят семя.

Век золотой был, пока Христос не извлёкся из губок.
Женщины предпочитали по чести продаться,
чтобы их матка – наполненный семенем кубок —
переходила по кругу с головкой бодаться.

Были рабы и рабыни —
что может быть в жизни желанней? —
девушку можно было купить, как свежее мясо,
и зажарить в постели на огне ожиданий
новой рабыни, у коей губная гримаса

столь привлекательна, что загореться и вспыхнуть
может даже ребёнок рабыни, которому целых тринадцать
(ей – двадцать шесть), и на мать натравить его славно
мне удаётся. Он в ней теряет невинность, а я
сзади удваиваю прекрасную это потерю.

Я ощущаю его восхищённые спазмы и продлеваю
                                                                  своими.
Юноша-раб, рабыня-любовница-мать и я —
их хозяин
и раб желаний своих.

Скорей бы снег сошёл на нет,
скорей бы некая Нинет
мне на колени бы уселась
и чревом семенем уелась.

Скорей бы змейки ручейков
поискусали дурачков
и дурочек, в кустах лежащих,
с желанием не оплошавших.

Скорей бы верное тепло
со мной осталось бы и на ночь,
и чтобы женское трепло,
раскрыв троякое дупло,
упало предо мною навзничь.

Затор, запор, а мне б задор,
как повелось. А за кордоном —
каким? – как знать? – вокруг забор.
Зазор в заборчике картонном

указывает на подлог —
граница, ах, не на запоре!
В дыру я вижу дур. Меж ног
у дуры дыры вижу в сборе,
божественные, как в соборе.

Формально счастливые дни,
особо, когда позади.
Был лес, а теперь только пни,
на них ты семью посади —

пускай затевают пикник
с завёрнутым в «Правду» яйцом.
Ребёнок к мамаше приник,
облаянный пьяным отцом.

В задах их зудят муравьи,
в глазах отражается дрянь,
и долу глядит хмуро инь,
когда возбуждается янь.

Ему неохота, а ей
охота. Ребёнка – в кусты,
пусть ищет женьшень средь корней,
в землицу вонзая персты.

Папашка же будет пока
расплющивать мамку на пне.
И вцепится мамка в бока,
чтоб он не излился вовне.

Я уйду отовсюду.
Я приду в никуда.
Бить не буду посуду
и валить на кота.

В этой жизни, к которой
прикипеть я успел,
стал я накипью, коркой —
это важный аспект.

Потому как, будь правдой
то, что я рассказал,
жизнь была бы нарядной,
и вопил женский зал.

На руках бы носили,
всяк бы знал наизусть,
и о фактах насилий
отзывались бы: «Пусть».

Я-то думал, что это – ты,
оказалось, что это – та.
Я твои облизывал рты,
на которых сжаты уста.

А у той, хоть они и там,
где всегда, и сочатся тем,
чем твои, я им есть не дам
то, кормил твои щедро чем.

После оргазма просто рассуждать
о суетности, глупости желаний,
поскольку нет их рядом в тот момент —
за их спиной решаюсь посудачить.
Но только возвращаются они
с всегдашним подкреплением фантазий,
я без сопротивления сдаюсь
на милость их, на власть отверстий милых.
Нет слаще ничего, когда ты в них
стремишься эту власть себе присвоить.
И на мгновенье побеждаю я —
победа никогда не длится дольше.

Всякая женщина – это прорва:
только прорви – а там уже бездна
будет сосать и тем здорова.
Впрочем, только тем и любезна

нам, от которых семя и деньги
ей нужны. Или деньги и семя.
Так что ты на гитаре не тренькай —
в очередь встань на неё со всеми.

Я люблю проституток,
женщин честных и чистых.
Я кляну предрассудок
инквизиций, чекистов.

Нет прекраснее свойства,
чем доступность у женщин.
Обнажённо устройство,
коль заплатишь не меньше,

чем диктуется рынком.
Но ведь есть и призванье,
столь знакомое инкам
да индийцам в нирване

и плательщику Ване,
девкам: Машкам да Инкам —
задарма раздеванье,
повинуясь инстинктам,
чтобы fuck, а не income.

Любая Шэрон Стоун иль Тейлор Лиз
осточертеют, если день и ночь
лить будут на тебя слюну и слизь
и заходиться, как вчера точь-в-точь,

вчера же – как позавчера. Позавчера —
как позапоза… Позы, где пазы
с позывами, зазубренными так,
что в памяти зазубрина – черта,
за коей выявляются азы:
у постоянства адвокат – простак.

Ну, разве сможет суд он убедить,
что верность не хотела убивать
святую страсть, а только упредить
её желанье к новым убегать?

Вот постоянству смертный приговор
несёт очередная Суламифь.
И Соломон прижмёт её в упор,
всех жён сопротивление сломив.

Крафт-Эбинг перечислил все мечты,
примерами живыми разукрасил,
и те, кто от желания мрачны,
читая, вышли способом ручным
на радость откровенья: люди – в рясе,
в огне ль – принадлежат к единой расе.

Все тщательно мечтают об одном —
об извращении какого-либо сорта:
перевернуть девицу кверху дном.
«На дне» её удержишься с трудом —
от напряженья выстрелит аорта,
изгонит похоть живчиков когорта —
не книга, а гостеприимный дом,
в котором все пасутся ради спорта
уже лет сотню, с приоткрытым ртом.