Михаил Армалинский - Чтоб знали! Избранное (сборник)

Я больше не расту в длину,
а разрастаюсь лишь в ширинку.
С тобой отправился в глубинку,
чтобы в твою забраться глубину.

Тебя поставив задом высоко,
его материей назвал я высшей.
Три измеренья вырвав из оков,
с четвёртым я на поединок вышел.

Ну, что же, время, не робей,
не прыгай на двоих, как воробей,
на нас двоих, таких на миг единых,
а потому тобой непобедимых.

Хоть с какой пиздой, хоть со старой,
хоть с Прасковьей или с Саррой.
Женщины, годные лишь для ебли
(на остальное – глаза ослепли),

рвутся заполучить кольцо —
у своей пизды стоят на посту.
Женщины – все на одно лицо,
только разные на пизду.

Я подходил к любой и заговаривал —
так одиночество своё я заговаривал.

За болтовню за эту, за галденье
мне баба открывала загляденье.

И бесконечностью вперяя глаз,
вселенная засасывала тайной.
И я боялся прерывать рассказ,
что вёл меня к судьбе необычайной.

Не зря я выпестовывал слова,
учил уму и разуму и чувству —
и вот нагая рвётся целовать
страницы, отведённые распутству.

Любая, мой любовный пот хотящая,
была для разговора подходящая.

Как жалко чувств непреходящих,
не существующих во мне,
не праха – прихотей хотящих,
живущих не в своём уме.

А впрочем, я себе дороже,
и пусть мечта не по зубам,
я объяснюсь пизде да роже,
в любви, снующей по задам.

И в чувствах, вынужденных жаждой,
я брошусь к верному перу,
и с парой баб на всём пару
я стих создам на радость каждой.

Тема ебли вдруг обрыдла,
а другой в помине нет.
Я сижу повесив рыло —
баба делает минет.

Кто-то пишет о науке,
об искусстве, о семье.
У меня ж, быть может, внуки
тоже ходят по земле.

Только я в них не уверен,
как во всём и как во всех.
В них безвыходно утерян
мой заслуженный успех.

Мы друг другу всё рассказали,
мы в постели совсем раскисали.

Ей было лень напрягаться кончить,
мне было лень напрягать свой кончик.

Мы смотрели в пустой потолок,
не было в наших глазах поволок.

Новых особей мы искали,
чтоб по-новому нас ласкали,

нам хотелось других ети.
Надо было вставать и идти.

Здесь никого на свете нет,
мечтают о деньгах девицы
и, вяло делая минет,
страшатся спермой подавиться.

И мы, упавшие на дно,
лежим в порядке одолженья.
Ведь нас сближает лишь одно
непроизвольное движенье.

Непробиваемые солнцем облака.
Мы заперты дождём в лесной квартирке.
Мы пролежали спины и бока,
и простыни страстей стремятся к стирке.

Я, семенной запас опустошив,
и ты, скопив его в кровавой вазе,
увидели, что устарел пошив
напяленной на нас любовной связи.

Желание убито наповал,
лежим, и разговоров не осталось.
Но про себя я звонко напевал
от радости, что осознал отсталость

моей сообщницы по судорогам тел
от вымышленной женщины-подруги,
родству с которой не знаком предел
от сладостно законченной потуги.

Всё желание – в хуе.
Лишь его ублажил,
все фантазии – всуе,
на любовь – положил.

Но победу не празднуй,
скоро он отдохнёт
и восторженной фразой
вновь желанье сбрехнёт.

Предоргазменный восторг и восхищенье
нежной и податливой партнёршей!
Но свершается в объятьях факт священный —
и к соседке безразличье станет горше,

чем уже привычное прозренье,
что привычка трепет изымает.
А ведь тут страшнее измененье:
страсть моя – и мне же изменяет.

Юницы зрелые, так ждущие паденья,
что их тела сверкают от потенья,

сидят на солнце, ноги разведя,
сосками блажь одежды попирая
и выпитое пиво разведя
проглоченною спермой негодяя,

которому законы не чета,
поскольку сам он тоже малолетка.
И зада вертикальная черта
мой горизонт пересекает метко.

Размышления над еблей
ни к чему не привели.
Преуспели еле-еле
лишь цари да короли.

Без раздумий поставляли
им любовниц всех мастей,
те же – дырки подставляли
для хвостатеньких гостей.

И царевичи рождались,
продолжали поебон,
смерды же вооружались,
чтоб идти на полигон.

Ну а я, в пизду уткнувшись,
философию развёл,
на работе бил баклуши,
на безденежье был зол.

Нет чтоб просто бабу трахнуть
и обратно за дела —
нет, я размышлял о прахе
чувств, сгорающих дотла.

Объелся, упился, уёбся,
уссался, усрался.
В кровать преспокойно улёгся
и дрыхнуть собрался.

И вдруг с перебору и с жиру
возникло стремленье
поэзию сеять по миру,
растить изумленье.

Сие оказалось несложно,
хотя и претило.
Со мною компьютер на ложе
лежал портативный.

Посмотреть хочу на тебя, ебомую,
чтобы яркий свет изъявил союз,
чтобы хуй чужой слил в пизду знакомую,
в ту, в которую больше не суюсь.

Я услышу вой, я увижу дёрганья —
всё твоё заучено мною назубок.
Ночью разбуди – сразу наша оргия
с языка срывается – всуе назван Бог.

Давненько ни одна не происходит —
всё происки у приисков златых.
И та, что только злато производит,
золотаря отвергла – о! зла ты!

Я строил радость из твоих отходов —
ты изъявляла только красоту,
что вывела меня поверх народов,
я в страсти на твоих харчах расту.

Как было интересно
друг друга открывать.
Конечно же – телесно,
конечно же, в кровать

затаскивали тело,
и там оно цвело,
за облака летело
и к божеству вело.

Потом оно обрыдло,
потом опять влекло,
но вскоре встряло быдло
и между нас легло.

Мы было возмутились,
но, юность рассмотрев,
повыбирали дев —
пустоты возместились.

Чесательница пят,
она всплыла, как Лесбос,
чтоб никогда опять
тебе в нутро не лез босс.

Ты всем от полноты
чувств принесёшь по доле:
конечно же, плоды,
конечно же, в подоле.

Я хуй домучил до оргазма.
И ты отмучилась – натужась,
лишь выпустила из каркаса
вздох облегчения, как душу.

И сразу стали мы друзьями,
взялись за дело расставанья,
совокупление разъяли
и прекратили раздаванье

себя и поглощенье прочих,
поскольку жизни новый круг
возник и расширялся прочно,
любовниц превратив в подруг.

Ты снилась мне всю ночь
то так, то эдак,
как делали – точь-в-точь —
мы напоследок.

Твоя волшебна явь —
плодишь восторги.
Ведь что в тебя ни вставь —
всё пустит соки.

Хорошо бы убийством
подзаняться слегка
иль хотя бы упырьством —
округлить мне бока.

А без них я тощаю,
и не только душой.
Я вас всех извещаю,
что до ручки дошёл.

Я жажду сока твоего, вернее, соков,
я их перечисляю и твержу:
кровь, пот и слёзы изо всех истоков
кипят, а я над ними ворожу.

Слюна и слизь, моча и сколок кала —
и, кажется, я всю тебя собрал.
Возьму я плоть, что соки извергала,
и посвящу ей этот мадригал.

Как мне нужна она, когда желанье, —
как ненужна, когда огонь залит
потоком соков. Как знакомо злит
её присутствие и соков растеканье.

Я бочку катил на блондинок,
в то время их лезли оравы.
Блондинки, как левый ботинок,
брюнетки ж нужны мне, как правый.

Но прежде, чем я это понял,
исчезли блондинки. Брюнетки
не обременялись исподним
и тоже бывали не редки.

Но сладко нам только иное,
иное ж, увы, до предела:
оно превратится в седое
единое кислое тело.