Михаил Армалинский - Чтоб знали! Избранное (сборник)

Отпускаю мыслей повода,
и они, пощипывая травку,
движутся туда, где спит вода,
в озеро свернувшись. На поправку

мысли приболевшие пошли —
ночью пережили кризис жанра.
Покупал я радость за башли —
в Индии свирепствовала Тантра.

А когда нагрянул я в Париж,
юные, ну прямо из детсада,
проститутки выросли до крыш
на харчах учителя де Сада.

Властные зелёные рубли,
что зовутся долларом, и франки
добывали женщин ой-люли,
о-ля-ля! – их сладенькие ранки

мышцами любви окружены,
жаждущими спазмочкам предаться.
Самочкам не семечки нужны,
а мечта повыгодней продаться.

Я унёс за горы, за леса —
и располовинилась Джульетта,
ранку до конвульсий зализал,
потому что спали мы валетом.

Но не та мамзель, что В. Шекспир
наделил бессмысленным Ромео,
а Джульетта, званная на пир
М. де Садом из «альфа-ромео».

Кончили, вздохнули, расплелись,
выжатые соки обоняли.
Мысли позади страстей плелись,
а теперь легко их обогнали.

Твоя пизда пунцовая кричала
o помощи – о твердотелом пальце,
и бились яйца у её причала,
а матки материк неандертальцем

был заселён. Вулканы изверженье
вынашивали – и копилась лава.
Сработали в огне самосожженья
пизды капкан и ног твоих облава.

Переведя дыханье, наследив
из кратера, зажав пизду в походке,
ты шествуешь среди подобных див,
сияющая, словно от бархотки.

И в маске из косметики и жестов,
как будто и не помня о пизде,
ты чуешь, как её огонь божествен
и как его мы чувствуем везде.

Жизнь, от которой остатки сладки —
хуй и пизда скользящей посадки,
когда случаются неполадки:
сухость как причина усадки.
Косули касались нас, и касатки
сопрягались с косым в палатке.
Падшие ниц, на оргазмы падки,
патокой потекли осадки,
в стороны раздвигались складки,
и, отстонав, собирались спатки,
из почвы спины торчали лопатки,
недавно объятья копавшие. Ватки
впитали выделенное в припадке
страсти, играющей с нами в прятки.

Тишина тишину нарушает
и в ушах тишиною звенит.
Сколько звуков ещё нарожает
переполненный солнцем зенит?

Это было в траве и с тобою,
было жарко и скользко вдвоём,
муравьи пробирались гурьбою,
ощущая в тебе водоём.

Ты сочилась, а я собирался,
но не раньше, чем ты возгласишь,
что твой пыл до вершины добрался,
и вот-вот ты с неё заскользишь.

Нет жужжанья, гуденья, галденья,
вся природа опустошена —
предо мною пизды загляденье
и восторженная тишина.

И пылкое признание в любви
я произнёс по порученью хуя,
потом его я густо послюнил,
и в женщину согласную впихнул я.

Она ему навстречу подалась,
моя слюна была уже излишней,
поскольку смазка из неё лилась —
как языком, она всю сухость слижет.

Её язык меня огнём корит,
пускает слюни, мечется, играет
и мне о наслажденьи говорит,
которое горит, но не сгорает.

На пороге пизды хуй топтался
и стеснялся войти в глубину.
А пизда зазывала: «Питайся
и ночуй у меня – ты в плену

не окажешься в силу оргазма,
он не может тянуться, как плен,
лишь отпустит последняя спазма,
ты – свободен, желание – тлен.

А вот я понесу, заневолюсь,
для меня всё начнётся с конца,
и твой живчик в пизде, словно волос,
мне натрёт раздраженье мальца,

он мальком будет рваться наружу
испытать у соития суть.
Я свободу твою не нарушу,
залезай, чтоб мне счастья хлебнуть».

Ну, а хуй лишь головкой качает,
он ведь кончил уже восемь раз.
Он уже на пизду не серчает,
что ломалась сперва напоказ.

Так я в жопу тебя и не выеб,
хоть готовился к этому хуй,
и качалась головка на вые,
глубину отмечая, как буй.

От былого радения анус,
в силе спазм – виртуоз и герой,
заболел, и ему я не глянусь,
ведь горой за него – геморрой.

Что ж, придётся к пизде обращаться,
что всегда выручала меня
из беды, одиночества, счастья,
хоть с соседкой я ей изменял.

Живу от оргазма к оргазму,
а всё, что промеж – между ног.
Названия к жизни-рассказу
я долго придумать не мог.

Но вот, перебравшись за сорок,
разверзлись в молитве уста,
когда в основанье подпорок
лежит, я увидел, пизда.

И так как она в основанье,
то груз всей постройки – на ней.
Общественным голо сованьем —
со света сживать, где темней.

Стращали пизду остракизмом,
устроили сути разнос.
Я понял название жизни
и громко его произнёс.

Придёт оргазм и всё расскажет,
и ничего не утаит.
Пизды расхлёбывая кашу,
хуй перед ней не устоит.

Ей, необъятной и бездонной,
мечты не удовлетворить.
В другую рвётся хуй бездомный,
с безумной жаждою творить.

Но, отстрелявшись, он свернётся
калачиком и в ней уснёт.
А ей не спится, ей неймётся,
пока она не понесёт.

Жизнь – де жа ву.
Вот одну доживу,

и другая начнётся,
где любовным начёсом

наслажденье стоит,
ничего не таит —

вся душа нараспашку.
Но родилась в рубашке,

и рубашка скрывает,
сдобных пизд караваи —

я их ем. У начинки
аромат нарочитый.

Я шёл всегда в хвосте у самок,
вернее, под хвостом,
где романтичнее, чем замок,
пизда горит кустом.

Мне на неё не надышаться,
на ненаглядную,
не насмотреться. Не дождаться,
когда в ней засную,

засунув и заснув с ней вместе,
в кошмаре диком спазм.
Спас на крови не спас невесту,
а хуй кровавый – спас.

Оргазм как средство от бессонницы
я обожал употреблять,
когда мне становилось совестно,
что не уходит утром блядь.

Да, я хотел её бессчётное
количество прекрасных раз,
и место между ног почётное
сверкало ярко, как алмаз.

И член мой, как алмаз по твёрдости,
доказывал свою любовь
к великой женской распростёртости,
где цвет не розов, а лилов

от напряженья перед возгласом
при узнавании толчка,
что сотрясает даже волосы
вокруг победного очка.

Мужчина после семяизверженья
для женщин интерес не представлял,
и в жажде продолженья наслажденья
их взгляд к ещё голодным приставал.

Они их за эрекцию хватали
и направляли остриё в себя,
и от блаженства в небесах летали,
точнее, бёдра в небеса метали,
кончая же – ходили
под себя.

Занимает время найти пизду,
занимаю деньги, чтоб сократить
время, что не сорвать, как узду,
а лишь можно за скоротечность корить.

Вот она распахнулась, как ворота,
из неё пахнуло моей мечтой,
но мешает мне синяя борода,
хоть цвет и не виден порой ночной.

Я её языком от губ отвожу,
и, как шарик ртути, ловлю похотни́к,
так, сдвуноженную, я её развяжу,
и она поскачет туда, где родной родник

отмывает краску, смывает следы
безрассудства надежды, ртутных паров,
где оказывается одним из даров,
что не сини волосы, а седы.

Запасаются мужья пиздой,
чтобы от желанья не свихнуться.
Путеводной светится звездой,
но не подниматься, а согнуться

к ней необходимо, чтоб достичь.
Звёздный свет её – ярчайший запах:
кончила, ушла на задних лапах —
дух же всё стоит. И выдал спич

мозг мой, раскрывая переплёт
памяти о том, что есть былое.
Между лап передних сердце бьёт
слабую надежду о покое.

Нет ничего прекрасней ебли,
когда два тела, словно стебли,

сплелись, срослись, забыв о смерти,
и хуй, земной подобный тверди,

в пизду, подобную пространству,
летит, творя по-божьи страстно,

и суть библейского творенья
подчинена эффекту тренья.