Людмила Кулагина - Под сенью осени

Сколько потерь позади и утрат!
Сколько скорбей впереди ещё будет!
Где вы, мои мама, папа и брат?
Где ваши чувства и судьбы?..

Где отпечатан ваш жизненный путь? –
В сердце родных и знакомых?..
Память напрасно стремится вернуть
Вас и тепло ваших комнат.

Горе, вину, сожаленье и боль
Время, как водится, лечит,
Точит ткань смерти забвения моль,
Чтобы живым стало легче.

Но вдруг откроешь шкатулку, прочтёшь
Письма – посланья «оттуда»,
И на мгновенье от боли замрёшь, –
Господи, как станет худо!..

Сердце пронижет забытая боль, –
Будто не шли годы вовсе!
Письма, открытки их, словно пароль –
Пропуск в ту горькую осень…

На плите в чудо–печке – «шарлóтка»[35],
В «турке» – тёмный «напиток богов»[36].
За окном – осень в лодке–пилотке
Держит стражу пустых берегов.

В доме пахнет кофейною гущей,
Чуть–чуть – грустью тускнеющих лет.
Пахнет яблоко райскою кущей
В звёздных дебрях туманных планет.

Светит яркий «китайский фонарик»[37]
Апельсиновым спелым огнём.
Столько солнечных красок мне дарит
Осень тихим несýетным днём.

К пóлдню небо от туч прояснилось.
Ветер выплеснул в синь молока.
Лето снова на время вернулось.
Лебедями плывут облака.

Доцветают душистые флоксы.
Бус рябин не касался мороз.
Осень жизни свои парадоксы
Преподносит цветком поздних роз.

Лист кленовый летит прямо в руки, –
Я его, как ладошку[38], ловлю.
На пожатье осенней разлуки
Не «прощай» я скажу, а «люблю».

Я люблю тебя, ранняя осень,
Твой последний златой карнавал,
И смолистость пахучую сосен,
И цветистый плодов твоих бал.

Я люблю тихий свет твоих рощиц,
И шуршанье листвы под ногой,
И берёз твоих тающих мощи, –
Знаки осени, мне дорогой.

Как щедры твои, осень, даянья,
Как светла твоя ранняя грусть,
И щемящая боль расставанья
Не затмит красоты твоей пусть.

И листочком прозрачным, и цветом[39],
Стаей птиц, открывавшей отлёт,
Будто шепчешь: прощайся же с летом.
Всё проходит, и это пройдёт…

Сыплет Зима свой пуховый снежок, –
В шапочках пуха рябинки, –
Лепит сугроб – снеговой пирожок
С хрупкой начинкой из льдинки.

Пахнет декабрь чуть морозной сосной,
Свежей смолистой иголкой,
И волшебством незатейливых снов,
И мандарином под ёлкой.

В окнах витрин и домов – светлячки
Радуг–гирлянд новогодних,
Детской наивной мечты маячки,
Радости звёзд путеводных.

Сквозь целлофаны фольгою блестят
Детского счастья облатки.
И свиристели на ветках свистят
Что–то про рай этот сладкий.

Ёлка в свой мáнит загадочный мир,
В блеске шаров и игрушек,
С музыкой сфер, хороводами игр,
С мишкой под нею из плюша.

Снежные бабы на улице ждут,
Глаз – уголёк, нос – морковка.
Праздником пахнет домашний уют
И пирогами – духóвка.

Искорки брызжут бенгальских огней,
Синее небо – в алмазах.
И серпантин вьётся сказочных дней:
Счастье так пóлно и сразу.

Катятся саночки детства с горы –
Памяти снежной причуды.
Жаль, не вернуть никогда той поры, –
Дней, когда верилось в Чудо…

Я чуть не опоздала на автобус –
На наш отечественный «фирменный» «ЛиАЗ».
Обычный с виду, для меня – особый:
Возница–арендатор в нём – «Пегас».

И то не аллегория поэта, –
Вещал о том плакатик на стекле.
Сквозь стёкла меня грело «бабье лето»,
И я не помнила о грусти бабьих лет.

В салоне, как всегда, битком народу.
Мне любопытно было: кто есть кто?
Я изучала внешность и «породу»,
И увлекло меня занятье то.

Курносая девчоночка забавно
Так лобик морщила, разглядывая нас,
И мамке копия так улыбалась славно,
Светясь песочным светом тихих глаз.

Соседка справа – модная девица,
Была красива: чем не Наталѝ?[40]
Она взирала с Олимпийских гор на лица,
Скрывая туфельку, «черпнувшую» земли.

На остановке в дверь проникло Лето –
С копною рыжих, натуральнейших волос.
С глазами – василька и неба цвета! –
Откуда чудо рыжее взялось?..
«Пегас», призванья местного, земного,
Был часть «конюшни» типа «ООО»[41],
Но для меня он – весточка от Бога,
А не простая лошадь «и – го – го».

«Конюшня» благодарность огласила:
«Спасибо вам, что выбрали Пегас».
Была прозрачна надпись мне, как символ,–
Я ехала стихи читать для вас.

Не обманись, ведь это не весна,
Ведь это средь зимы всего лишь оттепель.
Но почки вдруг проснулись ото сна,
Напóены неведомыми соками.

Сирени куст весь в почках, как в узлах,
Весь собран он, как будто в путешествие.
Не обманись, не попадись на козни зла:
Тепло его – лишь холодов предшественник…

Ты не ищи объект в звезде,
В небесных далях, воспареньях,
Поэзия – она везде,
Вся жизнь – объект стихотворенья.

Был век Державина для од
Зелó пригоден, хоть ужасен.
С тех пор сменилось много мод,
«Фелѝцы» прелести угасли.

В поэзии в наш век, когда
Метаморфозы вѝдны духа,
Вкус изменили хлеб, вода, –
Достойна оды стала муха.

Не погнушался мухой той
Лауреат всемирных премий:
Ей дифирамб «пропел» такой,
Что отдыхают Букер с Грэмми[42].

А пафос лживый, хоть родной,
Не вытянет стихотворенья, –
Ведь жажды не унять водой
С вчерашним приторным вареньем.

Избитых истин в голове,
И догм, и шор вполне хватает.
А «Муха» в двадцать первый век
Переползла и – всё летает.

Отпусти от себя всё, за что «зацепился»,
Чем сильнее небес в жизни ты дорожил.
Этот мир со страстями – он тебе просто снился,
И приснилось тебе: в этом мире ты жил.

Не цепляйся за вещи, за духовность – тем паче:
Те истлеют, а эта лишь к гордыне ведёт.
Не держись ты за счастье, ведь рулетка удачи
В окончательной ставке всё равно подведёт.

Отпусти ты любовь, что тебя обманула:
Не удержишь ни ветер, ни снежинку в горстѝ.
Золотая рыбёшка в синем море уснула.
Отпусти ты надежду свою, отпусти.

Не удерживай миг, даже если прекрасен.
Не держи на судьбу зла, и её ты прости.
Если он был не к Богу, то любой путь напрасен. –
Отпусти жизнь саму от себя, отпусти.

Только так, налегке, без привычного груза
Можно жизнь, как подарок, наконец–то принять.
И тебя посетит твоя поздняя муза
И то нечто, что с жизнью невозможно отнять.

Сквозь золото берёзовых огней
Просвечивает небо бирюзою.
Прозрачней и прохладней воздух дней,
И сумрак гуще с раннею звездою.

Не успевает дворник за листвой, –
Она летит на землю пёстрой стаей.
Наряд последний осыпая свой,
Аллея в парке скоро голой станет.

Летит с осин и клёнов зыбкий лист
С печатью уходящего заката.
Печален осени призывный свист:
Он внятен всем, кто цвёл когда–то.

Рябина огненной пылает красотой.
Качает ветер веерá каштанов.
Какой пронзительной мелодией простой
Нас осень вовлекла в свой жёлтый танец.

Октябрь нам дарит бусы и шелка
И сизые туманности шифонов.
И ветер гонит, гонит облака –
Грозящих гривами дождей грифóнов[43]…

«Мысль изреченная есть ложь».
Так, значит, истина – нема?
В колодце сверху – капель дрожь,
Но глаз не видит дна.

Так что ж есть истина тогда? –
Предчувствий сладостный туман:
Ещё не воздух, не вода,
Скорее, зрения обман?..

И если истина без слов,
Как сообщить другим о ней?
Каких от истины послов
Нам в немотý отправить дней?

Нет, что–то всё же здесь не так,
Не может быть она нема,
И не мудрец был, а простак,
Кто речь очистил от ума.

Но вот поймать пытаюсь мысль,
Силки расставлю ей из слов, –
Она взмывает мысью[44] ввысь, –
И снова ветер – мой улов…