Наталья Кугушева - Проржавленные дни: Собрание стихотворений

Гитару твою ль цыганскую
Я слушаю по ночам,
Как бы, одинокий, странствуешь
Мечтательно по кабакам.

Склонивши лицо за столиком,
Сидишь – Франсуа Виллон;
Над рыцарем и невольником
Сверкающий небосклон.

И Песня Судьбы тревожная
С далекой летит звезды, –
И полночь нисходит вьюжная
В кабацкий угарный дым.

Над арфами и над скрипками
Она просквозит Кармен,
Она ворожит улыбками
И музыкой тайной измен.

Геранью в окне пригрезится
Спокойная тишина,
По солнцу цыганскому – месяцу
Дорога одна видна.

И только дорогой этою
Идти суждено тебе
За странниками и поэтами
К Прекрасной Даме — Судьбе.

Гудит буран. В трубе бессонной воет.
Кругом снега, снега, снега…
Закрой глаза и слушай – рев прибоя —
Волна кидается на берега.

Немолчный гул и запах свежий моря;
Песок прохладный бережет следы.
В осеннем пурпуре, с закатом споря,
Стоят торжественно черкесские сады.

Гуляет ветер на морском раздолье, –
Бродяга-ветер, весельчак, пират…
В волне, посыпанной крутою солью,
Дробится и качается закат.

Осенних бурь пиратские набеги
На мирные свершает берега…

А здесь над хатами, засыпанными снегом,
Поют, поют дремучие снега.

Не знаю где, не знаю как,
Но ты ушла, ушла.
Январь. Сибирский долгий тракт
И каторжная мгла.

И крылья черные судьбы
Над хрупким бытием, –
Но ты шагаешь, может быть,
Прославленным путем.

Немного ты с собой взяла
В далекий путь ночной
Лишь ветку кедра со стола
Из хижины лесной.

И с веткой (милый талисман)
Ты вспомнишь, как вчера
Беседовал с тобою Глан
У дымного костра.

А кто-то ждал тебя домой –
Сестра, подруга, мать…
И огонек в тиши ночной
Не уставал пылать…

Не тоска – усталость. И спокойно
Жду письма о гибели твоей.
А в степи, как Соловей-Разбойник,
Ветер свищет. Свищет много дней.

Есть ли в жизни горестнее даты
И чернее чисел февраля –
Не вернет мне, не вернет утраты
Жадная голодная земля.

Много их раскидано по свету
От Москвы, Сибири, в Казахстан –
Берегу печальные приметы
Незаживших, незабытых ран.

И брожу ненужным Агасфером
По земле огромной и пустой.
Но я верю – в сумраке неверном
Ждут меня, бездомную, домой.

Я жизнь благодарю, что ты живешь на свете,
Что легкий голос твой поет в моих ушах,
Что сохранила ты в суровом лихолетьи
Высокий строй души и в жизни, и в стихах.
Ты далеко – тайга, сибирские просторы,
А мне – полынь, и ветер, и беда.
Меж нами – реки, города и горы,
Чужая жизнь, скитанья и года.
Всё разлучало нас, но всё не разлучило.
Благодарю тебя, что ты еще живешь.
Что ты искусству дружбы научила
Рукой прохладною стирая с песен ложь.

Двигаются снежные барханы,
Медленно влезают на дома.
В облачные, ватные туманы
Кутается, прячется зима.
Свистами, и воем, и гуденьем
Белые в тумане провода…
И несчастным людям в сновиденьи
Снится белая крылатая беда.
Встав огромной белой птицей,
Склевывает солнце. В темноте
Вихрями зловещими струится
Тень ее на ледяном хребте.
Тянутся и вырастают горы,
Падают лавинами в окно…
Голоду, и холоду, и мору
Царствовать над миром суждено.

Не останется имя в веках.
И растрепанную тетрадку
По листочкам развеет в степях
Мой единственный слушатель – ветер.
Дух полыни и горький и сладкий
На растрепанную тетрадку
Ляжет легкой росой на рассвете.

Или, может быть, ящериц пара
Пробежит, и качнется трава,
Или овцы пушистой отарой
Дробным стуком веселых копыт
Пробегут по чернильным словам –
И тихонько качнется трава…
А в степи одинок и забыт

Будет белый листок лежать
(Если выпадет день без ветра),
Меж полынных стеблей зажат,
А на нем золотой кузнечик
В золотом полуденном свете.
А когда возвратится вечер –
Мой листок полетит далече.

Как же имя в веках сохранить –
Пусть летят безымянные строки,
Пусть певучая тянется нить
От земли до просторов небесных, –
Может, где-нибудь друг мой далекий
Примет сердцем певучие строки
И отдаст людям славой и песней.

Знакомый голос: «говорит Москва»…
Как сладок он певучестью московской!
Далекий голос, близкие слова:
«Концерт», «консерватория», «Чайковский».

Забыто всё. И ветер в проводах,
И холод в хате. Стерлись расстоянья. –
Рояль врывается, и в глиняных стенах
Рождается, растет и мучает звучанье.

И баркаролы светлая печаль
Плывет по звездному, по ледяному миру,
Плывет ко мне. Встречай ее, встречай
Под кровлею затерянной и сирой.

И пусть меня прижал к земле восток,
Закрыл до крыши мертвыми снегами –
Крылатых пальцев муку и восторг
Я чувствую бесплотными глазами.

Апрель – студеные закаты.
Переполохом воробьиным
Наполнен день. Шумят крылатые
Над солнцем, в лужу опрокинутым.
И ослепительные вспышки
Ручьев гремучих, рельс и стекол.
И Пушкин на бульваре слышит –
Звенит под ним от солнца цоколь.
И с каждым часом запах крепче,
И с каждым часом зеленее
Деревьев тоненькие плечи
Над подсыхающей аллеей.

Ночь царапается в дверь
Осторожными когтями, –
То ли ветер, то ли зверь.
То ли дождик над степями,
Заблудившийся в пути,
Хочет в комнату войти.

Дом стоит мой на краю
Притаившейся пустыни,
Скучным голосом поют
Над пустынею полыни,
Окружают дом кольцом,
Умирают под крыльцом.

Нелюбимый старый дом,
Нет печальней дома.
Всё чужое. И кругом
Вещи незнакомые…

Лишь стихов певучий строй
В мир чужой взяла с собой.

Сложить аккуратно и крепко.
Вложить. Запечатать воском. —
И пусть сохраняет клетка
В глубокой ячейке мозга,

Как в сотах, воспоминанья
О солнечных пятнах дорожки,
О легком благоуханьи
На клумбе душистых горошков,

О музыке и о слове,
Как музыка прозвучавшем.
О встрече с тобой. О Любови,
Строкою крылатой ставшей.

И облако над степями
И синий дымок над хатой
Пусть мудрая копит память
В сокровищнице богатой.