Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

Для того дорога и дана,
Чтоб души вниманье не дремало,
Человеку важно знать немало,
Оттого дорога и длинна.

Человеку важно знать свой дом,
Весь свой дом, а не один свой угол,
Этот дом замусорен и кругл,
Чердаки в нем крыты белым льдом.

Человеку важно знать людей,
Чтоб от них хорошего набраться,
Чтоб средь всех идей
идею братства
Ненароком он не проглядел.

А еще полезно знать, что он —
Не песчинка на бархане века,
Человек не меньше человека,
В этой теме важен верный тон.

Иногда в дороге нам темно,
Иногда она непроходима,
Но
идти по ней
необходимо.
Ничего другого не дано.

Дайте, дайте мне ладью
Плыть по белу свету,
Дайте родину мою
Да мою планету,
Мне нужна сажень до дна,
Чтобы плыть толково,
А для счастья мне нужна
Ржавая подкова.

Как направлю я ладью
Вдаль по синим водам,
А подкову я прибью
Над родимым входом,
А планету положу
В сумочку-котомку.
— Не губи ее,— скажу
Умнику-потомку.

Этот берег больно крут,
Тот — в дыму белёсом,
А меня ни там, ни тут,
Я парю над плёсом.
Все бы слушала душа
Да глаза глядели,
Как садится не спеша
Солнышко за ели.

Дайте спеть на склоне дня
Ласковое слово,
Нету, нету у меня
Ничего другого —
Ни на этом на крутом,
Ни на том пологом,
Ни на гвоздике пустом
Над родным порогом.

Я в Тайнинке жила
Со своим интересом,
И Тайнинка была
Моим лугом и лесом,
Мне Тайнинка была
То истоком, то устьем,
И столицей моей,
И моим захолустьем.

Сколько вилось тогда
Голубей над дворами!
Отцвели те года
Золотыми шарами.
А теперь без перил
То крыльцо под навесом,
Где Алеша курил
Со своим интересом.

Помню, сели за стол
Напоследок с Алешей,
И пошел и ушел
На войну мой хороший.
Он пошел и махнул
У калитки рукою,
Он ушел и уснул
Над чужою рекою.

Над чужою рекой
Травы шепчутся глухо.
Ты, Алешенька, спи,
А я стала старуха.
На своем цветнике
Поливаю левкои,
Там, где ты мне махнул
Напоследок рукою.

Назову я доченьку Ульяной,
Расчешу ей шелковые прядки,
Повяжу голубенькую ленту,
Погляжу в голубенькие глазки.

Уля, Уля, солнышко над речкой,
Солнышко над речкой хлопотливой.
Год за годом прошмыгнет — и ладно,
Лишь бы только солнышко светило.

Станешь, Уля, умной да разумной,
Станешь ладной да собою видной,
Как наденешь платье голубое,
Так совсюду женихи сбегутся.

Не польстись ты, дочь, на генерала,
Не прельстись заслуженным артистом,
А рыбак посвататься захочет,
Ты скорей давай свое согласье.

Он, рыбак, из моря рыбку тянет,
Он домой, рыбак, приходит редко,
Он, когда и выпьет, не дерется,
Не бранит хозяйку по-пустому.

Уж он скажет: Уля моя, Уля,
Солнышко над речкой быстротечной.
Уж он сядет с Улюшкою рядом,
Уж он милой голову погладит.

Как засы́пал снежок траву жухлую,
А рябинушка
Не осыпалась
И пылает на снежной салфеточке,
Как румян пирожок на столе.

А с утра сизой тучей укрылися
Вётлы сизые,
Ветки голые,
А на ветках сидят сизы голуби,
Испекла бы ты, мать, пирожка.

Пирожок бы лежал на салфеточке,
Сладки крошечки
На окошечке,
Мы бы, голуби, крыльями хлопали,
А рябинка бы лета ждала.

Под рябинкой не знойно, не ветрено,
Посажу в траву
Дочку малую,
На-ка, Улюшка, ягодку алую —
Знай соси да другой не проси.

Горы, горы,—
Что нам горы эти?
Что на горы эти
Мы глядим, как дети?
Мы глядим до боли
Синими глазами
На большие горы
С белыми снегами.

Ветры дуют,
Снег лежит, не тает.
Все попередумать
Времени хватает.
Там, в соседстве с небом,
На вершинах голых
Думается снегу
О зеленых долах.

Долы, долы,
Все леса кудрявы.
Не у нас ли дома
Мягче пуха травы?
Реки все парные
С мала до велика,
И летит над ними
Журавель-курлыка.

Горы, горы,—
Что нам горы эти?
Что на горы эти
Мы глядим, как дети?
Мы глядим до боли
Синими глазами
На большие горы
С белыми снегами.

Чем попусту слоняться
Меж никнущих лозин,
Не лучше ли заняться
Плетением корзин?

Над лубом да над лыком,
Над ивовым прутом
Сиди с приятным ликом,
Как древний грек Платон.

Занятие такое
И страсть в себе таит,
И более мужское,
Чем кажется на вид.

Не промысла же ради
В работу эту вник
Седой, не при параде,
Полковник-отпускник.

Ученых наших деток
Влечет иная честь,
Но слух такой, что предок
Крестьянствовал,— он есть.

Наш локус — Ламский Волок,
Таков семейный миф,
А путь до книжных полок
И долог был и крив.

Так что ж, в лаптях лукаво
Себя вообразим?
Но, право, не забава
Плетение корзин.

Витые эти кольца —
Сплошной бальзам душе,
Притом хозяйству польза
И разум в барыше.

Большой барыш — сознаться,
Что жил чужим умом.
Большой барыш — дознаться,
Что суть в тебе самом.

Ты сам себе владыка
И знаешь, каково
Единственное лыко
И где сыскать его.

Полоскала
Каргополочка белье,
Стыли руки на морозе у нее.
В полынье вода — не чай,
Припевала невзначай,
Чуть слетала песня та,
Па́ром таяла у рта.

На Онеге
Белый снег да белый лед,
Над Онегой белый дым из труб идет.
Дым идет белей белья
Изо всякого жилья,
Изо всякой мастерской —
Прямо в небо день-деньской.

Город Каргополь —
Он город невелик,
А забыть его мне сердце не велит:
Может, он и мал слегка,
Да Онега велика,
Да немерены леса,
Да без краю небеса.

Так и вижу -
На Онеге белый лед,
Так и слышу — каргополочка поет.
Пусть мороз лютует зло,
Все равно у нас тепло,
Грел бы душу лад да труд,
Шел бы дым из наших труб.

Спи, Кишинев.
Нем
Сон.
Спи, тишиной
Не-
сом.
Тишь-тишина
Сену подобна:
Сено молчит, кроткое,
Но-
Добро и сдобно
Пахнет оно.
Выкошен луг, откишевший словами,
Хохотом, топотом и шепотком.
Выключен слух,— значит, дело за вами,
Ноздри. А губы? — а губы потом.
Полог земли
Тих,
Чист.
Только вдали —
Дых,
Свист.
Слабый такой,
Еле заметный,
Будто летит, темень пронзив.
Некой планеты
Вещий позыв.
И,
Пригвожденный таинственным свистом,
Тяжестью мглы и отсутствием дня,—
Что́ я гляжу, человек неказистый,
На половецкую удаль огня?
Вижу ли день?
Жду
Сна?
Или мне темь
Ду-
шна?
Или опять
Путь проторяю
В край, где закат кровью вишнев,
И повторяю:
Спи, Кишинев,
Спи,
Кишинев.