Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

Две женщины проснулись и глядят —
Проснулись и глядят в окно вагона.
Две женщины умылись и сидят —
Друг дружку наряжают благосклонно.

Две тайны примеряют кружева,
Им так охота выглядеть красиво!
Одна из них пять платьев износила —
Она пять лет на свете прожила.

Одна пять лет на свете прожила
И повидала разного немало.
Другая — пять смертей пережила
И пятый свой десяток разменяла.

Две ясности, две хитрых простоты
Играют в дурачка на нижней полке,
А сам дурак лежит на верхней полке,
Заглядывая в карты с высоты.

Там на заход валетик желторотый,
Там на отбой четыре короля,
Там козырями черви под колодой,
Там за окном летучая земля.

И карты сообщают так немного,
И так земля летучая легка,
И так длинна, так коротка дорога,
Что можно спать, не слушая гудка.

Детский сад начинает работу с восьми,
И к восьми же наш двор наполняется роем.
Человеческий отпрыск, любитель возни,
Поутру молчалив и угрюмо настроен.

Вот и мне на работу пора, я бегу,
Двор встречает меня щебетаньем картавым,
А потомство уже громоздит на снегу
Свои башни, свои трудовые кварталы.

Иногда бюллетеню, торчу у окна,
Все гляжу-наблюдаю подолгу-подолгу,
Как, вольна и буйна, от темна до темна
Приучается смена к порядку и долгу.

А уходят ребята в седьмом, в полумгле,
Второпях, не сказав «до свиданья» друг другу,
И спешат-семенят по промерзлой земле,
Уцепившись за теплую мамкину руку.

Мы поводили в ясли наших чад
И перешли в другое министерство.
Наш новый храм — районный детский сад,
Где мини-граждан лепят нам из теста.
Тому, кто в лепку вкладывает пыл,
Спасибо скажем, хоть и знаем крепко,
Что кто бы где бы как бы ни лепил,
Какое тесто — такова и лепка.
А тесто что ж? — месили мы его,
Дрожжей немало, и крахмала в норме.
Взойди, взойди, живое вещество,
Запузырись в знакомо милой форме!
Переброди — и нас перерасти,
Когда словам настанет срок рождаться,
И огнь прими,
и плотью оплати
Максимализм наследного гражданства!

Берег лысый и скалистый,
Под скалой валы кипят,
Над скалою узколистый
Куст распластан и распят.

Желтый куст к скале прибит,
Океан не ледовит,
Он шипит ползучей пеной,
Он, как скука, ядовит.

Душит, глушит, будто вата,
Окаянный этот звук.
Лупит птиц из автомата
Рядовой Паламарчук.

Лупит влет и на плаву,
Наяву, а как во сне,
Как во сне, как на войне,
Бьется чайка на волне.

Не погань, солдатик, имя,
Злобу душную уйми
Перед близкими своими,
Ой, далекими людьми.

Ты пошли домой в конверте
Жесткий северный листок.
Мама старая заплачет,
Скажет: где ты, мой сынок?

Взял я сито и слова просеял,
Мелкий мусор ветром унесло,
Но осталась горсть хороших слов,
Поглядел я — а они про Север.
Север!
Не любой, но о котором
Так и помню:
Небосвод высок,
Снизу Рома возится с мотором,
Уточка летит наискосок…

Пред светлою водою
Стою с пресветлым ликом.
Кукушечка кукует
На острове Великом.
На острове Великом,
На дальнем берегу.
А сколько насулила,
Сказать я не могу.

Кукуй, кукуй, кукушечка,
До ста и до двухсот.
Пусть все, что мной упущено,
Надежда припасет.
Ах, что ты мне напела!
Колеблется вода —
А вижу, как из пены
Растут мои года.
Во всем удача вышла,
Проснусь — и счастлив я:
Сосед поет чуть слышно,
А песня-то моя!
Чтоб дед не задыхался
От палочки дрянной,
Несут ему лекарство,
Задуманное мной.
Бегут ко мне детишки —
Я сказку им сложил…
Кукуй, кукуй до тыщи,
Чтоб я подольше жил!
А может, все успею
И на своем веку!..

Кукушечка кукует:
«Ку-ку, ку-ку…»

Нам поручена работа —
Мы смолим бока у бота.
К морю баком
Бот лежит.
По рубахам
Пот бежит.

Мы у моря три недели,
Три недели все при деле:
Строит кто-то,
Роет кто-то,
Сотню мисок моет кто-то,
А у нас теперь работа
Всех иных работ первей —
Мы смолим бока у бота
По названию «Персей».

Бот смоленый —
хорошо!
Пот соленый —
хорошо!
В баньке греется вода —
Это тоже хоть куда!
Ну-ка, пот, смола и пакля,
С тела, с кожи все долой!
Ах, как венички запахли
В нашей баньке удалой!
Хорошо помыться в баньке,
Все продраить до костей,
А из баньки
Брык! — и баиньки,
Лови меня, постель!

Сладко спится без забот,
И у всех одно во сне:
Чудо-бот, красавец бот
На могучей на волне.
Как он мчится по волне!
Кинешь взгляд — глаза болят!
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Это что за красота?!
Кто смолил ему борта?!
Кто смолил —
Тот смолил,
Тех давно уж сон сморил.

Тюлень такой — ему не сыро,
Ему тепло и без огня.
Глядит он весело и сыто
На посиневшего меня.
А что тюленю эти волны?
Нырнул — и под волну подлез,
И вновь косит глазком проворным.
Небось хихикает, подлец.
Но я гребу сквозь все невзгоды
И, зло срывая на весле:
«Я царь,— кричу,—
Я царь природы!
Я самый главный на земле!
Я царь!..»
А дождь меня колотит.
«Я царь!» — кричу.
А он идет.
А в сапоге моем колодец.
А зуб на зуб не попадет.
Какой я царь?
Кому я нужен?
Дышу, простуженно сипя,
Чтоб комару испортить ужин,
Поганю химией себя.
Какой я царь?
Подумать тошно…
Но мне весло скрипит во мгле:
«Держись, родной,
Ведь это точно —
Ты самый главный на земле».

Вот и стал мой край всемирной Меккою
Приезжают, учатся, гостят,
Щи едят,
По-нашему кумекают,
А грустить — по-своему грустят…

На валун, лишайником заросший,
Опустилась чаечка в тоске.
Тянет песню человек хороший
На своем вьетнамском языке.

И, устав от брани и от ругани,
Дремлет море, слушая едва
Странные, не наши, не округлые,
Как струной рожденные, слова.

Тихо-тихо.
Тихо волны бегают.
Светлой гладью небосклон расшит.
Только он поет,
да море Белое
Позапрошлой пеною шуршит.

Довольно хлюпать, брат, и течь,
Входи —
куда как славно!
С рассвета истопила печь
Старуха Николавна.
Она орет на все лады,
Ругается безбожно,
Но с нею — можно у воды,
А без нее — не можно.
Ведь это важно иногда,
Что есть где обсушиться,
Что есть земля,
Что есть вода,
Что есть уха-ушица,
Что белый свет совсем такой,
Каким он быть назначен:
Что день — деньской,
А люд — людской,
А как же, брат, иначе!