Светлана Сурганова - Тетрадь слов

Я попросила, чтоб ты меня поднял,
чтоб от земли от грешной оторваться.
Ты не посмел, мой милый, отказаться,
ты грыжу заработать рисковал!

И в этот миг ты сам уж был не рад,
что ты со мной зачем-то вдруг связался,
меня подняв, стоял и надрывался,
ведь вешу я почти что шестьдесят.

В предчувствии тяжелого конца
готов уже заплакать так несмело,
ты опустил на землю мое тело
и вытер пот с усталого лица.

Ты убежал, невинный, как монах,
не в состоянии больше оставаться.
А мне пора бы было догадаться:
теперь не носят женщин на руках.

Я прошлых лет тома листаю
и страсти дней былых читаю.
Там не хватает многих слов,
там вместо точек кляксы снов,
там буквы путают места
и пустота на пол-листа.

Здесь мне пришлось искать дорогу.
Я заплутала здесь немного.
Кругом была слепая ночь —
мне было некому помочь.
Воды так много утекло…
Я билась бабочкой в стекло.

   Все сначала
   хочу сегодня я начать!
   Всю сначала
   хочу я жизнь переписать!
   Я зачеркну пустые лица,
   я погашу над ними свет,
   оставлю только те страницы,
   ошибок на которых нет!

Лишь через сотни тысяч лет
найду в снегу я нужный след.
На склоне Млечного Пути
удастся мне тебя найти,
тогда смогу тебя обнять
и прошептать: «Ну сколько можно ждать?»

Своих не узнаю я рук!
Рисую звезды вместо букв.
Но просит лист распятья слов,
а вместо точек — кляксы снов.
И я зачеркиваю дни,
но повторяются они…

   Все сначала
   хочу сегодня я начать…

Предчувствие смерти, как это ни странно,
возникло в подкорке моей; постоянно
беззвучьем растет в голове окаянной.
Я жду твоей смерти, но как это странно.

Разбросан по тактам, по нотам, по грифу
жизни и смерти крутой поединок.
Памяти слепки — лишь признак кончины.
Не сыграна ль Вами роль первопричины?

Я люблю тебя, слышишь!
Я люблю тебя, видишь!
Я люблю тебя, знаешь,
как тоскует мой дом.
Я хочу тебя, слышишь,
увидеть на крыше
и успеть тебе крикнуть:
«Давай еще поживем!»

А руки дрожат, набирая твой номер.
Цифры на диске — и те со мной спорят.
И был бы хоть повод для эдакой ссоры,
но руки дрожат, набирая твой номер.

Проклятье забвенью —
                                      не слишком ли поздно!
Прозреть и проспать —
                                      не так уж и сложно.
Что проще? — вопрос —
мне его не постигнуть:
самой умереть или видеть, как гибнут?!

Я люблю тебя, слышишь!..

На чаше весов легло равновесье!
Ликуйте, философ! Ликуйте, созвездья!
Свершились события с названием «жизнь»,
а следом за ними — «смерти» пажи.

А я — подобие слабой улитки:
прячусь за рифмы, бегу за улыбки.
Что проще? — вопрос —
   мне его не постигнуть:
самой умереть или видеть, как гибнут?!

Я люблю тебя, слышишь!..

Я не знаю, как изменится твое лицо,
когда ты повернешься ко мне спиной.
Подари мне желание быть просто рядом с тобой.
А когда на твои загорелые плечи
уронит весна свои влажные сны,
ворвется в мои безутешные речи
и выдохнет слово —
«Ты…»
Ты так далеко, что хватит места для взлета
и есть где причалить чужим кораблям.
Подари мне возможность
с тобой побродить по полям.
Я не знаю, кто из нас закрыл последнюю дверь
и небрежно на пол уронил живые цветы,
но в клетке моей давно бесится зверь
оттого, что не видишь
Ты
то, как эти дни вслепую бьются о камни
твоих предрассудков — ты оставь их другим.
Все, что могу пожелать, — нам остаться одним.
И тогда, зачеркнув все лишние звуки,
ты сможешь коснуться моей тишины.
И только лишь ночь ее сможет нарушить
единственным словом
«Ты…»

Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцаньи
Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволий
И смел и горд — я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.

Мой взгляд сроднился
с гладью стекла,
за которым зима
из январских туч
крошит белый песок.
Тревога давит висок.
Как много дыма ушло
из-под выдохов дней,
как хочется к ней…
И кто бы дал мне ответ,
какой длины стена
от нее до меня.
Давно изучен каждый штрих,
давно изучен каждый шорох.
Мой невидимый старик
сушит слезы, будто порох.
Заменив окно на потолок,
зрачок застрял на паутине.
Ты не видишь, как на дно
идет мое: «Нет, не покинет».

На циферблате число
стрелки взяло в плен —
это предел.
День уткнулся в восток
на старте и слег.
Вздремнуть бы часок.
Но мысли и слух
забыли про сон —
ждут в унисон.
Слепое окно
в своей немоте
твердит о тебе.
Давно изучен каждый штрих,
давно изучен каждый шорох.
Мой невидимый старик
сушит слезы, будто порох.
Заменив окно на потолок,
зрачок застрял на паутине.
Ты не видишь, как на дно
идет мое: «Нет, не покинет…»