Светлана Сурганова - Тетрадь слов

Я хочу поскорее отсюда уйти.
Ты забудешь меня,
как только выключишь свет.
Похоронишь в сиреневых мыслях покой
и вернешься к подстилке
своих новых побед.
Я хочу поскорее закрыть на замок
двери всех квартир,
дома всех городов.
Положить на любимые
плечи руки,
дать понять всем, что мы
   не нуждаемся в звуке.

Зачеркнула полнеба
параллель проводов.
Из окна твоего —
только горы преград.
Пепел мною сожженных
семи городов
не дает мне вернуться
отсюда назад.
На чужих колках
твои натянуты струны.
Ты пытаешься петь
холодным камням.
Тот, кто создал меня,
нас с тобою разрушит.
Плата будет под стать
вместе прожитым дням.

Я хочу поскорее отсюда уйти.
Мне не верится в то,
что мы можем пропасть.
Мне так трудно привыкнуть
беречь козыри,
мне так трудно подкидывать
каждому в масть.
Мне бы вылечить нас
от взаимной простуды.
   Сколько лет можно жить
в состоянии войны.
Убери из-под ног
стекла битой посуды,
я не буду просить
   белый саван взаймы…

Разбуженный лед плакал на понедельник
к началу прихода размытых дверей.
Кто-то влезал тихо на подоконник
и с грустью смотрел на счастливых людей.
Цвет троекратно непредсказуем
на перекрестках асфальтовых лент.
Погоня за страхом быть не убитым
входит в привычку за долгостью лет.

Так начинался день…

А город крошился на черном и белом,
пуская в себя сок отравленных дней.
А небо забыло свою отчужденность,
бросая к ногам трафареты теней.
Она знает то, что не знает реальность.
Она видит там, где не видят огни.
Ее серебро на мою безымянность
легло, когда мы остались одни.

Так начинался день…

А время текло из-под пальцев на струнах,
сплетая в слова смысл прожитых лет.
А кроны деревьев ссыпались на землю,
касаясь листвою твоих эполет.
Она никогда не узнает о камне,
лежащем на дне прозрачной реки.

И влажный овал ее облака ночи
не станет светлей в квадрате любви.

Так начинался день…

Белее белого сукно!
Твоих волос легла волна,
и потонули плечи в ней;
апрель тебя со мной лишает сна.

Две капли неба — взгляд и тень,
подола хитрый лабиринт —
по зеленеющей траве;
апрель снимает старый палантин.

И уже осатанело
ноют губы, ноет тело!
День прожить — тебя не видеть,
словно чашу яда выпить.

Пустыня горла, соль ресниц.
Магниты ног — в педаль, и даль
мелькнет калейдоскопом лиц.
А что ушло, того совсем не жаль.

Над апельсиновым кустом
еще мертва луна, но хмель
и мед из каждого ствола —
сочит, сочит разнузданный апрель.

И уже осатанело…

Уходите все, уходите прочь.
До дверей, до ворот вас проводит ночь.
Засморкали тут все. Мечты — на нет.
Ваш трамвай — на восток, мой автобус — в кювет.
По улицам жидким, где все, кроме пива
и бледной луны, бросает в дрожь,
иду по безликим тупеющим лицам,
иду без желанья кому-то помочь.
Вставляю в свою замочную скважину
тридцать грамм спокойного сна.
И оставляю себя недосказанным
завтрашним дням, потерянным дням.
Я — меломан.
Я — наркоман.
Я не знаю, буду кем,
если что-нибудь не съем
прямо вот сейчас.
Я злобный мальчик площадей.
Я ненавижу всех людей —
они подмачивают порох,
пиная желтых листьев ворох.
И чтобы мне их не убить,
я продолжаю много пить,
включаю музыку и в такт
бьюсь головою об косяк.
Я — меломан…
Уходите все домой, уносите все с собой.
Я не буду с вами пить, спать, гулять и говорить.
Меня достали ваши маски, все измазанные в краске.
Я ведь мальчик не простой, я по жизни — голубой.
Я — меломан.
Я — наркоман.
Я — сексуальный террорист,
маньяк, дебил,
апофигист.
Я — супергерл.
Я — супермен.
Я не знаю, что и с кем
(сделаю),
если что-нибудь не съем

Не тобой болеет сердце,
сердце бедное не жаль.
А как в небе осень перцем,
в доме — холод и печаль.
Я укрою поцелуи
серой ниточкой дождя.
День не кончен, день не начат,
если рядом нет тебя.

Ни о том, что было раньше,
ни о том, что ждет теперь,
не расскажет мой приятель,
мой неласковый апрель.
Ты пугливой ланью где-то
промелькнешь в лесах моих,
затуманенное небо,
разливая на двоих.

Не тобою сон тревожный.
А как стану снова петь,
голос тихий, голос сложный
на себя накличет смерть.
И пойдет по горлу ветер.
И откроются врата.
Хоть и врозь, но все же вместе.
Ты живешь, и я жива.

Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.

Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
мельтешат фонари —
по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.

Невозможно отстать. Обгонять —
только это возможно.

[…]

Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.

[…]

Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.