Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Тепло на печке ест известку,
растет темнеет и молчит.
К его прислушиваюсь росту
и ущерблению свечи.
Свечи – моей! сей! перстной!– жизни:
дохнуть – и залетейский сон
приускорен, из ночи брызнет:
лëт света летой окружен.
Но не дышу, длю тайну, мыслю,
спешу представить жизнь, и вот –
сей памятник! слова и числа!
пред взором мысленным встает.
Небесной лирности послушен,
– писаний древности семь струн! –
будя перстом их строй воздушный,
искал ответный в перстном строй.
Мне мне был дан дар слов прелестный,
яд мысленный словесных жал.
Покорен лирности небесной,
я древность-только-отражал.
Мой дух тому тысячелетья
в навершии дышал веков.
И должен будущим воспеть я
сей пир стихий, сей круг венков.

Резец, кисть, лира – лавр убогий
молвы, венчающий творца –
бессмертные в вас жили боги,
и в этот смертный век конца.
От потопления словами,
угроз костром, крестом, мечем
они спасались здесь меж вами,
над герметическим ключем.
И вот, теперь, когда мы голы,
монашеский отбросив жгут,–
дохристианские глаголы
питают снова нас и жгут.

Как долго, мерясь общей мерой,
вселенским счастьем в и вне,–
мы распылялись глиной серой,
превращены в толпу теней.

Но лебединость лир, чьи выи
гнет сладко мудрость – глубина,
нам сохранила вековыя
невысловимых имена.
И мрамор белизной высокой,
белей, чем горний снежный пик,
неликих сохранил безокий
столь близкий – боговидный лик.
И вновь медовостию вечной
от смертной скорби спасены,
в венок мы Дедов бесконечный,
в соцветье предков вплетены.

Свидетель жизни иссяканья
к застывшей цепи форм привык.
Лиц опрометного избранья
невероятен нам язык.
Лишь древний видел расчлененье
в живом причины всех начал
и перемены воплощенья
единым тайно нарекал.

Но паки оборотень духов –
тысячерящаяся плоть!
Цель язней, жизней, зрений, слухов –
всех нас касается Господь.
В ком?
 – в друге, в твари ль, в муже-ладе;
в чем?
 – в глине, в древе ли, в лице ль...
и молим мы ему и гладим,
не ведая, что это – цель.

Фитиль, дарящий отблеск тельный,–
светильник: в глинке огонек
прозрачный, призрачный, скудельный,
как жизнь,– подуть и – тьма: поблек.
При нем я трапезою навьей
 – мед в черепке, творог, вино –
делюсь с ушедшими, их славя –
ветшайшего денми венок.

Друг! невещественно отведай
от сладкой перстности: вот мед,
вот навий хлеб, вот жизнь, вот! ведай!
кипящих мыслей годомет.
Я ждал тебя, чтобы из знанья
хмель медный памяти пролить.
Мы те, что полночью изгнанья
готовы утра спор продлить.

По эту сторону дух пара
витал над чашкой! душ уют!
От чаш божественного пира
вкушали мы – от пряных блюд.
Окно оттуда выходило
в блаженства, в небо – крыш полет
и ветр – бесед всенощных дело,
под лет тяжелых низкий лѣт.

Я новозападник, стремящий
себя за грани расплескать,
и ты – новоязычник, мнящий,
как древний, ладуя, плескать
и таинством сиих плесканий
вернуть исчезнувшую тень...
Девкалионовым метаньем
творить из сокрушенных стен.

И ныне, здесь тобой оставлен,
забыв медовость всех веков,
писаний лирность, ветхий ставень
прикрыв, светильников венком,
сим теплым жадным полыханьем
для мертвых яства окружив,
на их огнях слежу дыханье
невидимых, единый жив.

Вот покачнулися пламена,
волос зашевелился вихрь.
То – будущее на рамена
мои – кладет ладони их.
И прорицают и пророчат,
и вижу! вижу новый мир.
И длится до вершины ночи
сей хладный
навий
вещий
пир.

где взвеявши седины тучам
на горней трапезе богов
ямб возливал из кубка Тютчев

там ныне гордый век тревог
в паросские грохочет уши
томителя приятных лир
гром гомерический обрушив
в спор в распрю обращает пир
гремит: воспеть не петь должны бы

но лиры ль к буре применить:
крушений рушащие глыбы
и – песнь струнящаяся нить

метафорическая мирность
сновидной лирности туман
и вихрь времен жестокий в мiрность
отмерянный в блаженство нам

пыль дней толпа доличный камень
согретый сонцем под стеной
и вдруг над прахом этим пламень
и взрывом воскрешонный ной
потопный век крушений войны
в пространствах возмущонных чолн
а не ковчег мирами полный
мир с детства громам обречон
омолнийный приподнят в воздух
гонимый в край из края лист
так бледный отвлечонный рос дух
скитался наг меж диких мест
но и такой уже не с вами
прозрачной заслонясь рукой
я падал на согретый камень
в убогий солнечный покой

семижды ложем океанов
был сей равнинный круг осок
пал на хребет левиофанов
здесь первый ноев голубок
пласт мела прободен могучим
здесь бивнем с повестью рун о
том как в небо взято тучам
вод мезозойское руно:
плывет в земных веков жилища
стадами белых черепах
и катятся уже с кладбища
копытам козьим черепа

и жолтым зеркалом – веками
над понтом рунным отражон,
ковчег здесь вел вчера над нами
к парнассу туч девкалион.

совидцев бледных поколенья
богаты бедностью своей
был вихрь российский средостенье
веков умов сердец страстей
из апокалипсиса в долы
по черепам и черепкам
трех всадников вели глаголы
немым неведомые нам

я зрел: передний бледный всадник
скакал через цветущий сад
и белый прах цветов и сад сник
в огнь в дым в сияние – в закат

но поутру вновь пели пчолы
был страсти жалящий язык:
следами Данта в гром веселый
в огнь вещный – вещий проводник
лишь отвлекали кровь касанья
стволистых девственниц – припасть
березе поверяя знанье:
всë равно Бог – Бог равно страсть

три племени – три поколенья
не временем разделены
в стихиях в буре по колени
ведущие раздел – они
три поколения – три дела
судьбою старшего стал меч
судьбою младшего стал матч
в ристалищ пыль и лавр и тело
а нам достался луч – высот
над миром чистые скрижали
мы шли из века в век мы знали
высокий горний переход

пропят поят размыкан миром
так в распре ликой брат Загрей
и с луко-лавро-носцем-лиро
и с добрым пастырем теней