Афанасий Салынский - Драмы и комедии
Н и л а. Жду повышения.
Ч у ф а р о в. Идемте.
М а р и я И г н а т ь е в н а (тихо, насмешливо). Аркадий, присмотрись-ка — абсолютно безыдейные ножки.
Ч у ф а р о в. Ма-аша! (Раздраженно, Ниле.) Ведите, ведите же нас!
М а р и я И г н а т ь е в н а. Здесь еще какая-то надпись… (Останавливается, читает). Иди, я найду твою комнату.
Чуфаров вслед за Нилой уходит по лестнице вверх. Входит Ф е д о р, увидел мать.
Ф е д о р. Мама!
М а р и я И г н а т ь е в н а. Федя…
Ф е д о р (обнимает Марию Игнатьевну). Мамочка… Военно-врачебная, третьего… нет, первого!.. ранга мама…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Совсем огромный мужик, совсем как батька ты, Федюнька.
Ф е д о р. Только что вырвался из госпиталя — и опять в объятия врача.
М а р и я И г н а т ь е в н а (ерошит волосы Федора). Федька, да ты же седой…
Ф е д о р. И, как отмечено в последнем медицинском заключении, землистый цвет лица? Ты сегодня тут, в городе, появилась?
М а р и я И г н а т ь е в н а. Вчера. А сегодня вот уже переобмундировалась… Нет больше партизанского лазарета, нет и лесного партизанского доктора, а есть военврач Действующей армии! Получила назначение, буду создавать здесь госпиталь. (Указывает в окно.) Видишь вот эти два дома?
Ф е д о р. Понятно. Вот мы и вместе. Комиссовали меня…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Хватит! Разрушал, архитектор, а теперь строй, восстанавливай.
Ф е д о р. Бригада у нас, пять человек. Ходим вот, осматриваем, сверяем с проектами… Хорошо, документация сохранилась, успели архив вывезти.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Ты что-то часто оглядываешься… Кого-нибудь ждешь?
Ф е д о р. Я уже дождался.
М а р и я И г н а т ь е в н а (ласкает сына). Любишь мамку, Федюнька?
Ф е д о р. А что ты скажешь, если не только мамку?
М а р и я И г н а т ь е в н а (смотрит Федору в глаза). Мальчик мой…
Федор потупился.
Что ж, пора! Если бы не война, могло б случиться и раньше. (Справилась с волнением.) Это серьезно, Федор?
Ф е д о р (смущенно). Кажется, даже чересчур серьезно. Впрочем, бывает ли чересчур?
М а р и я И г н а т ь е в н а. Кто ж она? Где живет? Ты переписываешься?
Ф е д о р. Зачем! Она — здесь. Ты ее, может, сегодня и увидишь. Она вот в этой комнате живет.
М а р и я И г н а т ь е в н а (по-новому оглядывает комнату). Это ее кровать?
Ф е д о р. Вот не знаю. А что?
М а р и я И г н а т ь е в н а. Амурчики…
Ф е д о р. Мне кажется, эта кровать — не в ее вкусе.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Кажется да кажется… А что ты о ней еще знаешь? Как ее зовут?
Ф е д о р. О, замечательно! Нила. Сокращенное от Ненилы. Нила Снижко.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Нила Снижко… Где же я слышала это имя?
Ф е д о р. Где ж ты могла слышать? Вот и тебе тоже кажется.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Значит, амурчики не в ее вкусе? Чем она занимается? Она работает?
Ф е д о р. Дворником работает. В этом доме. Ты знаешь, это так мило, когда она в огромном фартуке…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Ах, так я ее уже видела.
Ф е д о р. Мамочка, она тебе понравилась?
М а р и я И г н а т ь е в н а. Подожди, подожди… Она повела твоего высоконравственного дядюшку и моего брата в отведенные ему апартаменты.
Ф е д о р. Говори же скорей: понравилась?
М а р и я И г н а т ь е в н а. Господи, какой же ты еще… Тебе двадцать семь лет.
Ф е д о р (шутливо). Вот, а брак разрешен с восемнадцати.
М а р и я И г н а т ь е в н а (в раздумье). Впрочем, когда тебе было приобретать житейскую мудрость? Где? Институт — и сразу фронт. (С улыбкой.) Летчики никогда не бывают мудрецами. Гораздо мудрее артиллеристы…
Ф е д о р. Вероятно, еще мудрее астроботаники. Мама, зачем ты все это говоришь?
М а р и я И г н а т ь е в н а. И в самом деле.
Ф е д о р. Ну, скажи: правда, она красивая? Какая-то необыкновенная!
М а р и я И г н а т ь е в н а. Конечно, конечно. Вот такой же был твой отец. Весь в порыве. И сколько пережил ошибок!
Ф е д о р. Да, и как просчитался: полюбил тебя!
М а р и я И г н а т ь е в н а. Эх ты… легкий сын легких родителей…
Ф е д о р. Ты не такая уж легкая, мама. А отец мой… Ведь недаром же его до сих пор так тепло вспоминают друзья полярники…
По лестнице спускается и входит в комнату Н и л а.
Мама, вот она! Это Нила…
М а р и я И г н а т ь е в н а. Мы уже немножко знакомы.
Н и л а. Вас ждут… там, наверху.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Скажите, пожалуйста, Нила, вы жили здесь, в городе, во время оккупации?
Н и л а. Да, я приехала сюда из Харькова.
М а р и я И г н а т ь е в н а. Теперь я вспомнила наконец… Федор, ты подымись, пожалуйста, со мной к Аркадию Игнатьевичу.
Ф е д о р. А что ты вспомнила, мама?
М а р и я И г н а т ь е в н а. Да так… кое-что… В наш партизанский лазарет там, за линией фронта, попадали и те, кто хорошо знал обстановку в городе, в немецком штабе… В общем, ты подымись, Федя, туда, наверх, или лучше пойдем вместе.
Ф е д о р. Сейчас, мамочка. Одну минуту!
М а р и я И г н а т ь е в н а. Хорошо. (Выходит.)
Ф е д о р (видя, что Нила также собирается покинуть комнату). Постойте!
Н и л а. Мне некогда, извините.
Ф е д о р. Может, вам вообще некогда жить?
Н и л а. Как известно, жить — это прежде всего работать. Меня ждет… метла.
Ф е д о р. А меня ждет мать, которую я не видел два с лишним года. И все-таки я задержался с вами.
Н и л а (с наигранной дерзостью). Итак, мы остановились на том, что вы наконец снова встретили меня…
Ф е д о р (грустно). А ведь это не вы говорите — и я не обижаюсь.
Н и л а. Кто же говорит?
Ф е д о р. Вы гораздо тоньше, душевнее, я чувствую. Зачем так грубить?
Н и л а. Время грубое — война.
Ф е д о р. Опять не ваши слова. Вы все время стараетесь казаться хуже самой себя.
Н и л а. Ах, какой вы психолог!
Ф е д о р. Поймите, если человек, ужо кое-что испытавший, во всяком случае переживший боль и, может быть, смерть, если он…
В дверях появляется Т у з и к о в а. Увидев Нилу и Федора, отступает и подслушивает.
Н и л а. Вы хороший парень, как видно… и тем хуже.
Ф е д о р. Почему?
Н и л а. Разочарование всегда страшнее для чистого сердца.
Ф е д о р. А в чем я должен разочароваться? Стойте, стойте… Вы замужем? Любите другого?
Н и л а. Нет-нет.
Ф е д о р. Ура! Вы полюбите меня. Да-да! И будете моей женой.
Н и л а (впервые рассмеялась). Так наступал только Суворов.
Ф е д о р. Время решительное — война.
Н и л а. И на войне думают. Вы слишком… как бы вам сказать… порывистый очень.
Ф е д о р. Вам это не нравится?
Н и л а. Так недолго и ошибиться. Вы меня совершенно не знаете, а говорите уже бог весть что.
Ф е д о р. Я вас знаю со дня рождения.
Н и л а (с ноткой настороженности). Что-о?
Ф е д о р. Мне уже было лет семь, а вы еще ползали в кроватке, бренчали погремушкой и совали в рот все, что попадается, от собственных пальцев на ручках и ножках до самых опасных вещей, вроде кошачьего хвоста. А ваша мама…
Н и л а. Мама? Этим вы, пожалуйста, не шутите. Я и сама не помню своей мамы. Я выросла в детском доме.
Ф е д о р. Простите.
Н и л а. Мне заменила мать одна эмигрантка… немка, Марта Шредер. Она работала в детском доме воспитательницей…
Ф е д о р. О чем вы задумались?
Н и л а. Я вспомнила детство.
Ф е д о р (увидел Тузикову). Я поднимусь к матери, а потом… Ведь ваша комната… кстати, она хорошо организована пространственно… так эта комната, к счастью, пока проходная. Вам трудно будет отказать мне еще в одном визите. (Уходит вверх по лестнице.)
Н и л а (Тузиковой). Больше ничего интересного не услышишь. Входи, входи.
Т у з и к о в а (пугливо). Мне не к спеху… (Ретируется.)
Входит Э д и к — один, без Сашки. Он очень серьезен, он явился для чрезвычайно важного разговора.
Э д и к (почти торжественно). Слушайте, вы когда-нибудь были пионеркой?
Н и л а. Была.
Э д и к. Как же вы пионерскую клятву забыли? С немцами водились… Может, Сашка прав?
Н и л а. Сашка не прав. Я не такая уж плохая, как думает Сашка. Даю тебе честное слово, Эдик.
