Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы
Вениамин. В судебных делах?
Элеонора. Ну да! Разве не оказывается, что вся эта злоба как бы ворвалась в его душу и выступила теперь у него на лице, в глазах… Кристина чувствует это на себе, и чтобы его гнев не передался и ей, облекается в ледяную броню! Ах, эти бумаги; я бы их сожгла! В них — очаг озлобления, лицемерия и мщения. Поэтому, дитя мое, ты должен удалять от себя злое и нечестное, от своих уст и от своего сердца!
Вениамин. У тебя всё на примете!
Элеонора. Знаешь, что меня ожидает в том случае, если и Элис и другие убедятся, что это я украла нарцисс таким образом?
Вениамин. Что же они намерены сделать с тобой?
Элеонора. Меня отошлют назад, туда, откуда я пришла, где солнце не светит, где стены — белые и голые, как в бане, где раздается только плач и жалобы, где я просидела целый год своей жизни!
Вениамин. О каком месте ты говоришь?
Элеонора. Где терзаются тяжелее, чем в тюрьме, где живут несчастные, где жилище тревоги, где отчаяние бодрствует день и ночь и откуда никто не возвращается.
Вениамин. Тяжелее, чем в тюрьме, о чём ты говоришь?
Элеонора. В тюрьме только виновные, там же осужденные навеки! В тюрьме испытуют и выслушивают, а там уж никто не услышит!.. Бедный нарцисс, он всему виной. Я так хотела добра и поступила так дурно!
Вениамин. Но почему же тебе не пойти в цветочный магазин и не сказать: «Это я!» Ты совсем как ягненок, идущий на заклание.
Элеонора. Когда он знает, что он осужден на заклание, он не жалуется и не ищет спасения в бегстве. Как ему иначе поступить!
Элис входит справа с письмом в руке. Газеты всё еще нет?
Элеонора. Нет, Элис!
Элис оборачивается, говорит в кухню. Пусть Лина сходит за газетой!..
Гейст справа.
Элис Элеонора и Вениамину. Уйдите, дети, на минутку.
Элеонора и Вениамин уходят направо.
Гейст. Ты получил письмо?
Элис. Да!
Гейст. Из лечебницы?
Элис. Да!
Гейст. Что же им нужно?
Элис. Они требуют Элеонору назад.
Гейст. Этого-то им не дождаться! Это моя дочь!
Элис. И моя сестра.
Гейст. А как же по-твоему быть?
Элис. Не знаю! Я больше не в состоянии думать!
Гейст. За то я могу… Элеонора, дитя скорби, вернулась к нам с радостью, хотя бы и не от мира сего; её душевная тревога обратилась в спокойствие, которое сообщается и нам. В здравом она рассудке или нет! Для меня она мудрая, потому что умеет сносить бремя жизни лучше, чем я, чем мы. Наконец, Элис, в своем я уме, в своем я была уме, когда считала своего мужа невинным? Я же знала, что он был изобличен вещественными доказательствами и явился с повинной сам! А ты, Элис, ты в здравом уме, если не видишь, что Кристина любит тебя! Если ты уверен, что она ненавидит тебя?
Элис. Какой удивительный способ любить!
Гейст. Да нет же! Твой холод расхолаживает ее в душе, и это ты ненавидишь ее. Но ты неправ, и, стало быть, тебе нельзя не страдать!
Элис. В чём же я могу быть неправ? Разве она не ушла вчера вечером с моим вероломным другом?
Гейст. Ну-с, ушла, и с твоего ведома. Но зачем ушла? Да, вот что тебе следовало угадать!
Элис. Нет, я не могу.
Гейст. Хорошо! Так и носись с тем, с чем носишься!
Дверь в кухню открывается, чья-то рука просовывает газету, которую Гейст берет и передает Элису.
Элис. Это было единственное настоящее несчастье! С нею я мог бы снести все другие! А теперь рушится последняя опора, и вот я падаю!
Гейст. Падай, но падай правым, и ты еще сможешь стать на ноги впоследствии… Ну, что нового в газете?
Элис. Не знаю; я сегодня боюсь газеты!
Гейст. Давай сюда, я прочту!
Элис. Нет! Подожди немного!..
Гейст. Чего ты боишься, что ты предчувствуешь?..
Элис. Самое худшее.
Гейст. Это уже было раньше столько раз… Ах, дитя, если бы ты знал мою жизнь, если бы ты был со мной, когда твой отец на моих глазах шаг за шагом шел к гибели, а я не могла предостеречь многих, кого он вел к несчастью. Когда он пал, я чувствовала себя соучастницей в преступлении, потому что я же знала о преступлении, и если бы судья не был рассудительным человеком, вошедшим в мое тяжелое положение жены, за одно покарали бы и меня!
Элис. Почему он пал, наш отец? Я этого никогда не мог понять.
Гейст. Из-за гордыни, как все мы!
Элис. И почему мы, невинные, должны страдать за его вину?
Гейст. Молчи!.. Молчание, во время которого она берет газету и читает. Элис волнуясь ходит взад и вперед.
Гейст. Что это?.. Разве я не говорила, что между прочим в цветочном магазине был украден и желтый тюльпан?
Элис. Да, я это ясно помню!
Гейст. А тут напечатано… Желтый нарцисс!
Элис в ужасе. Так и напечатано?
Гейст, опускаясь в кресло. Это же Элеонора! Боже мой! Боже мой!
Элис. Стало быть, на том не кончилось!
Гейст. Тюрьма или лечебница!
Элис. Невозможно, чтобы она это сделала! Невозможно!
Гейст. И вот теперь имя семьи будет поругано снова…
Элис. Ома заподозрена?
Гейст. Тут сказано, что подозрение падает на определенное лицо, ну и совершенно очевидно на кого.
Элис. Я должен переговорить с ней!
Гейст встает. Только ласково! А то я больше не в силах… Она погибла… вернулась и погибла… Переговори с ней! Уходит направо.
Элис. Ох! Идет к двери налево. Элеонора, дитя мое! Иди сюда, мне нужно переговорить с тобой!
Элеонора выходит с распущенными волосами. Я хотела завиться!
Элис. Пусть их! Скажи, сестрица, откуда у тебя этот цветок?
Элеонора. Я его взяла…
Элис. О, Боже!
Элеонора, опустив голову, подавленная, скрестив руки на груди. Но я тут же оставила деньги.
Элис. Значит, заплатила за цветок?
Элеонора. И да, и нет! Во всяком случае это возмутительно… только я не сделала ничего дурного… кроме добра я ничего не хотела… ты веришь мне?
Элис. Я тебе верю, сестра; но газета не знает, что ты невинна!
Элеонора. Дорогой, тогда я должна вынести это мучение… Она опускает голову, так что волосы висят спереди. Что же теперь намерены со мной делать? И пусть!
Вениамин входит слева, вне себя. Нет, вы не должны ее трогать, потому что она не сделала ничего дурного. Я знаю, потому что это я, я, я. Плачет — сделал это!
Элеонора. Не верь его словам… это — я!
Элис. Чему я должен верить; кому я должен верить?
Вениамин. Мне! Мне!
Элеонора. Мне! Мне!
Вениамин. Позвольте мне пойти в полицию…
Элеонора. Молчи, молчи!
Вениамин. Нет, я пойду, я должен пойти…
Элис. Молчи, дитя! Мама идет.
Гейст. входит в глубоком волнении, обнимает Элеонору и целует ее. Детка, детка, мое любимое дитя! Ты со мной, и останешься со мной!
Элеонора. Ты целуешь меня, мама? Ты этого не делала уже много лет. Почему же только теперь?
Гейст. Потому что теперь… потому что торговец цветами тут на дворе и просит прощения, что причинил так много неприятных хлопот… затерянная монета нашлась, и твоя фамилия…
Элеонора бросается в объятия Элиса и целует его; затем обвивает шею Вениамина и целует его в голову. Доброе дитя, ты хотел страдать за меня! Как ты мог желать этого?
Вениамин стыдливо, простодушно. Потому что я так люблю тебя, Элеонора!
Гейст. Ну, детки, одевайтесь и идите в сад. Прояснилось!
Элеонора. Ах, прояснилось! Пойдем, Вениамин. Берет его за руку; рука об руку уходят налево.
Элис. Нужно сейчас же бросить вербу в огонь!
Гейст. Нет еще! Кое-что осталось!
Элис. Линдквист?
Гейст. Он здесь на дворе! Только он что-то очень странен и непостижимо ласков; да, к сожалению, он так говорлив и говорит так много всё о себе.
Элис. Ну, увидев солнечный луч, я не боюсь встречи с великаном! Пусть приходит!
Гейст. Ты только не рассерди его… Провидение отдало нашу судьбу в его руки, и кроткие духом… да ты знаешь, куда идут заносчивые!
Элис. Знаю!.. Слышишь! Калоши: гварр, кварр, вич! Он хочет войти сюда в них. А почему бы и нет? Ведь это же всё его, и ковры и мебель…
Гейст. Элис! Подумай о всех нас! Уходит направо.
Элис. Конечно, мама!
Линдквист входит справа. Пожилой, степенный господин угрюмой наружности. У него седые волосы с вихром, зачесанные несколько на виски. Большие черные густые брови. Небольшие, коротко постриженные черные бакенбарды. Круглые очки в черной роговой оправе. Большие сердоликовые брелоки на цепочке от часов; трость в руке. Одет в черное пальто на меху; цилиндр; сапоги с калошами, которые поскрипывают. Входя, он с любопытством всматривается в Элиса и всё время стоит. Мое имя Линдквист!
Элис в оборонительной позе. Кандидат Гейст… Прошу садиться.
Линдквист садится в кресло направо у рабочего столика и пристально смотрит на Элиса. Молчание.
Элис. Чем могу служить?
Линдквист торжественно. Гм… я имел честь уведомить о своем настоящем посещении еще вчера вечером; но при ближайшем размышлении нашел неприличным заводить речь о делах в праздничный день.
