Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Здесь придётся сделать небольшое, но необходимое отступление и сообщить, что в том же 1818 году в жизни Вяземского случаются два немаловажных события: он был пожалован в коллежские асессоры с назначением состоять при императорском комиссаре в Царстве Польском, и в том же году вступает в варшавскую масонскую ложу «Северного щита».
Он близко сходится с польским поэтом Юлианом Урсын-Немцевичем, ветераном польских походов на Россию и сторонником польской независимости, – у Вяземского начинается период очарованности Польшей (те Вяземские, что были наместниками Литвы, имевшей с Польшей общую государственность, вдруг «проявили» себя).
Одновременно – становится чиновником, приближённым к императору; переводит варшавскую, обещавшую империи невиданные вольности речь Александра I с французского на русский (слово «либеральный», отмечает биограф Вячеслав Бондаренко, Вяземский перевёл как «свободолюбивый», а государь поправил на «законно-свободный»).
Следом Вяземского допускают к секретной политической деятельности.
Годом позже он, обращаясь уже ко всей России, настаивает:
Куда летишь? К каким пристанешь берегам,
Корабль, несущий по волнам
Судьбы́ великого народа?
Что ждёт тебя? Покой иль бурей непогода?
<…>
Шести морей державный властелин,
Ты стой в лицо врагам, как браней исполин!
Давно посол небес, твой страж, орёл двуглавый
На гордом флаге свил гнездо побед и славы.
Пускай почиет днесь он в грозной тишине,
Приосенив тебя своим крылом обширным!
Довольно гром метал ты в пламенной войне
От утренних морей к вечерней стороне.
Днесь путь тебе иной: теки к победам мирным!
Вселенною да твой благословится бег!
Открой нам новый мир за новым небосклоном!
Пловцов ты приведи на тот счастливый брег,
Где царствует в согласии с законом
Свобода смелая, народов божество…
Итак: путь только к свободе, хватит громыхать.
Россия нуждалась в конституции, в освобождении крестьянства, в реформе армии, во многих необходимых реформах; однако вопрос во все времена остаётся одинаковым: отчего разговоры о свободах неизбежно начинаются с предложения разоружиться и не «метать гром»? А только мы не будем метать, или все остальные вместе с нами сделают то же самое?
На такие вопросы неизбежно, и опять же во все времена, звучит один и тот же ответ: нас волнуют судьбы нашей страны – а за другие страны мы не ответчики.
Но ведь наша страна не пребывает в одиночестве меж сфер воздушных – напротив, она окружена разнообразными соседями, которые как преследовали, так и преследуют свои интересы и «мечут громы».
И здесь всякий разговор приходит в тоскливый тупик, из которого человека может вывести только собственная судьба. Или не вывести.
В 1819 году Вяземский занимался переводом на русский Государственной Уставной грамоты – первого варианта российской конституции.
Ему объявили, что «с окончательною работою к Государю Императору в Петербург» поедет он, где его представят «как одного из участников в редакции, дабы Государь мог в случае нужды потребовать… объяснений на проект». Завидная участь, казалось бы.
Но, несмотря на быстрый карьерный рост (в том же году Вяземский получит коллежского советника – чин, равный полковнику), наш молодой поэт становится не лояльнее, но, напротив, критичнее (что, впрочем, отчасти делает ему честь). В письмах позволяет полоскать не только императорского комиссара в Польше Н.Н.Новосильцева, но и самого государя: свобода, по Вяземскому, приходит слишком медленно. А Польшу – слишком унижают этой медлительностью.
Александр I лично приглашает молодого чиновника и поэта к разговору: пытается объяснить ему, отчего так построено государственное управление, что не всё сразу устраивается как того хотелось бы.
Вяземский вспоминал: «Сначала расспрашивал он меня о Кракове, куда я незадолго пред тем ездил, изъяснял и оправдывал свои виды в рассуждении Польши, национальности, которую хотел сохранить в ней, говоря, что меры, принятые Императрицею Екатериною при завоевании польских областей, были бы теперь несогласны с духом времени; от политического образования, данного Польше, перешёл Государь к преобразованию политическому, которое готовит России; сказал, что знает участие моё в редакции проекта Русской конституции, что доволен нашим трудом».
Поэт, наверное, был польщён, но весьма недолго: раздражение его разрасталось куда быстрей.
Письма Вяземского становятся вовсе предерзостными – он пишет их, как позже выяснится, в явном расчёте на прочтение: «Теперь не время осторожничать. Пусть правда доходит до ушей…»
В 1820 году в Варшаве Вяземский сочиняет классическое революционное стихотворение «Негодование»:
Здесь у подножья алтаря,
Там у престола в вышнем сане
Я вижу подданных царя,
Но где ж отечества гражда́не?
Для вас отечество – дворец,
Слепые властолюбья слуги!
Уступки совести – заслуги!
Взор власти – всех заслуг венец!
<…>
Он загорится: день, день торжества и казни,
День радостных надежд, день горестной боязни!
Раздастся песнь побед, вам, истины жрецы,
Вам, други чести и свободы!
Вам плач надгробный! вам, отступники́ природы!
Вам, притеснители! вам, низкие льстецы!
«…В России мне душно, – пишет М.В.Орлову Вяземский из Варшавы в марте 1820-го, – сплю и вижу, как убраться под другое небо и ожидать, чтобы слово отечество получило какой-нибудь смысл на языке у русского».
Причиной для написания этих стихов и писем были всё явственней проявляющееся нежелание Александра I даровать конституционные свободы России и, более того, начавшееся ущемление свобод, предоставленных ранее Польше.
Польскую либеральную конституцию император сам же и нарушил: когда второй сейм в 1820 году отклонил законопроект, упразднявший суды присяжных, введённые в Польше Наполеоном, Александр заявил, что он, как автор конституции, имеет право быть её единственным толкователем.
Характерный для того времени эпизод – чтоб стал понятен статус Вяземского. Когда Александр I был в Варшаве и снова выступал на сейме, он поинтересовался у непосредственного варшавского начальника Вяземского: «Что Пётр Андреевич имеет против меня? Весь день избегает меня! Не удалось мне сказать ему ни слова!»
Государю не удалось! Ни слова сказать! 28-летнему поэту!
Новосильцев, верно, бросился объяснять, что всё это недоразумение.
А это было – разумение.
«Нас морочат – и только; великодушных намерений на дне сердца нет ни на грош. Хоть сто лет живи, царствование его кончится парадом, и только», – написал Вяземский об Александре I в письме своему товарищу А.И.Тургеневу.
Парады теперь его раздражали более всего.
Дело закончилось тем, что в марте 1821 года Вяземского очень мягко удаляют из Польши.
Взбешённый, он подал в отставку.
Ему отвечают: что ж, хотели свободы – будьте свободны, пожалуйте в отставку; только вот в Польшу вам въезд запрещён, голубчик. С «другим небом» придётся подождать пока.
Вяземский, как либерал, сложился, по сути, из тех же компонентов, что и в следующем веке пойдут на строительство либеральных убеждений: неизбежная вера, что Россия – часть Европы, что вне её мы были варварами и варварами останемся; непрестанный сарказм; хронический скептицизм по поводу национальных примет: ну, что вам ваша ледяная невыносимая зима? а тараканов своих вы видели? с ужасными усами? всенепременные увещевания на тему: хватит бряцания мечами, подумайте лучше о свободе; и в довершение к этому, как виньетка, полонофилия.
Всё ведь там, в прекрасной Польше, не так, как здесь:
Так, помню польские ночлеги:
Тут есть для отдыха и неги
На что взглянуть, где лечь, что съесть, —
Грешно б о наших речь завесть.
И чтоб не дать себя проклятью
Патриотических улик,
Патриотической печатью
Не лучше ли скрепить язык?
Но скрепить язык Вяземский просто не в силах, и продолжает в стихах своих описание польского комфорта:
Итак, ваш путевой нотарий,
Из русской почтово́й избы
Вам польской почты инвентарий
Я подношу назло судьбы.
<…>
Гитара на стене крестом
С оружьем старопольской славы,
Кумиры чести и забавы
Патриотический четы;
На окнах – свежие цветы,
Сарматской флоры дар посильный;
Там в рамках за стеклом черты
Героев Кракова и Вильны,
На полках – чтенье красоты,
Роман трагически-умильный
И с ним Дмушевского листы,
В которых летописец верный
С неутомимостью примерной
Изо дня в день, из часу в час
Ведёт историю Варшавы,
На всё вперяя зоркий глаз…
<…>
Щекотит голову и грудь
Тому, кто воздухом Варшавы
Был упоён когда-нибудь,
Кто из горнушек В ейской кавы
Пел не́ктар медленной отравы
Или в Беляны знает путь…
Современному читателю стоит пояснить, что «нотарий» со старославянского – это писарь; Людвиг Адам Дмушевский – варшавский актёр и драматург; сарматами тогда называли поляков; Беляны – это монастырь; под героями Кракова и Вильны Вяземский имеет в виду Тадеуша Костюшко, организовавшего восстание против России, начавшееся в Кракове в 1794 году, и, возможно, польского поэта Адама Мицкевича, арестованного по инициативе Новосильцева в октябре 1823-го в связи с делом подпольной патриотическом организации и высланного.
